Июльский ад - [30]

ВХОЖДЕНИЕ В ПРЕИСПОДНЮЮ

Только что окончилось открытое комсомольское собрание. Василию страшно сильно захотелось курить и поэтому он поторопился одним из первых выбраться из рядов комсомольцев, многие из которых не очень жаждали уходить с собрания. А собрание, надо сказать, было на редкость бурным и воодушевлённым. Да и как воинам-гвардейцам не воодушевляться, почему? Ведь наконец-то до личного состава дошло долгожданное известие о выступлении на фронт. Господи, сколько же его ждали!.. Ожидание — нудное и беспокойное — утомило всех до конца, и именно поэтому известие о выступлении на фронт было ошеломляюще приятным для всех бойцов армии, и именно поэтому на открытых комсомольских и партийных собраниях, прошедших ныне, свободно можно было услышать горячие и твёрдые высказывания о том, что наконец-то для них, гвардейцев, настала страдная пора, пора рассчитаться с фашистскими захватчиками, рассчитаться за все принесённые ими советскому народу подлые и жестокие злодеяния.

Василий сам выступил на собрании сверстников-комсомольцев, призывая их громить ненавистного врага умно и беспощадно и гнать его с родной и священной для всех земли.

Василий присел на поваленный снарядом ствол тополя, закурил, задумался. Задумался и совсем не заметил, как к нему подошла и подсела невесть откуда взявшаяся Алина.

Он от неожиданности вздрогнул, когда она осторожно положила ему на плечо руку.

— Алина? Ты?

— Я, Вася, я… Ты чего это такой задумчивый? Серьёзный какой-то…

— Это от радости, дорогая, от большой радости: наконец-то наше выступление ожидается. На фронт будем двигаться. Понимаешь… на фронт!..

— Это же хорошо, Васечка: все быстрее разобьём фашистов и победу нашу приблизим. Так я говорю?

— Наверное, так, Алина. Скорее бы война проклятая окончилась, мы бы… Мы бы поженились… Я не прав?

— Прав, Вася, прав… Только вот дожить бы до победы! Только бы дожить.

Василий яростно швырнул окурок в траву, крепко обнял девушку, приложился губами к её уху:

— Не беспокойся, дорогая, доживём. Слишком уж мы молоды, чтобы о смерти проклятой думать…

… Седьмого июля, в половине второго утра, 5-я гвардейская танковая армия начала беспрецедентный форсированный, двумя эшелонами, марш. Первый эшелон составляли 29-й и 18-й танковые корпуса, во втором эшелоне двигался 5-й гвардейский Зимовниковский механизированный корпус. Ротмистров распорядился, чтобы штаб армии следовал с главными силами. Он, командующий этой армией, был уверен, что подобное построение на марше позволит не только чётко управлять армией, но и, в случае чего, быстро развернуть танковые корпуса для нанесения — с ходу — мощного танкового удара…

Казалось, что ночи — как и вчера, и позавчера, и поза-позавчера — и не было совсем. Да и какая она есть — ночь-то — в июле месяце! Так, одно название лишь: очень уж короткое это время суток в этом летнем и жарком до невозможности месяце… Кажется, только смежил усталые веки и не успел ещё провалиться в приятное беспамятство, а уже и вставать надо… А сегодня экипажи танков только чуть-чуть придремали, а многие и вообще, не спали. Они, усталые до изнеможения танкисты, вели свои стальные машины по строго заданному маршруту навстречу таинственной и поэтому тревожной неизвестности. Вели чётко, как и было положено, как нужно было.

Василий, какое-то время выглядывающий из люка на башне, прикрыл его.

— Фу, дьявольщина, ну и жарища сегодня: прямо пекло какое-то африканское! — досадливо прокричал он. — И это— в восемь часов утра! А что же будет в полдень?… Изжаримся к чертям!..

— Марш сегодняшний — это у нас сейчас вроде бы дороги в ад, — угрюмо отозвался Полежаев, вытирая рукавом пот с лица, — это мы сейчас вроде бы как в преисподнюю входим.

— Да заткнись ты, Фёдор, пожалуйста! — сказал в сердцах Владимир. — Надоел ты уже со Своими религиозными баснями хуже горькой редьки! — И к брату обратился: — Вась, чего там, наверху?

— А чего там будет?… Пыль столбом — дым коромыслом… Да в небе истребители наши барражируют: нас, естественно, охраняют. Совсем как ангелы-спасители…

— А небо-то какое?

— Чего? — не понял Василий.

— Я спрашиваю: небо сейчас какое? — повторил Владимир, повысив голос.

— Тебе-то какая разница?… Небо как небо — безоблачное… Кстати, заряжающий Полежаев, а почему это ты не присутствовал на собрании?

Фёдор хотел было промолчать, но Василий снова повторил свой вопрос. И тогда Полежаев ответил:

— Я, товарищ командир, не комсомолец, тем более — не коммунист. Так чего ж мне сидеть на этих самых собраниях, штаны протирать? Ведь вам там наверняка говорили, что нужно не щадить себя — Родину защищать, а я это давно знаю и запросто жизнь свою за Родину отдам.

— Гм, интересно ты рассуждаешь, Полежаев… Ну, а почему же ты молчал, не признавался, что ты не комсомолец? Мы бы тебя, как ты говоришь, запросто приняли… Мигом…

— Нет, товарищ лейтенант, — вздохнул Фёдор Полежаев, — мне нельзя ни в комсомол вступать, ни в партию. Да и кроме того, для чего мне всё это, если я совсем другого мнения в жизни придерживаюсь, противоположного.

Тут уж Валентин не выдержал, вскинулся, чуть рычаги управления из рук не выпустил.