Июльская зима - [4]

Политическое сознание вагоновожатого в Голландии может равняться нулю.

Из Амстердама мы вылетели в Сантьяго холодным ветреным утром. Перед вылетом голландский врач сделал нам прививку против оспы. Плохие социальные условия, нищета и тропический климат, дорогая и недостаточная медицинская помощь превратили страны Южной Америки в подобие огромных клиник для инфекционных больных. Один аргентинский агроном рассказывал мне, например, что в тех краях, где он работал, прокаженные ходили свободно везде и всюду, завязав лица платками, чтобы мухи не садились на язвы. И тем не менее аргентинские, чилийские и бразильские власти такого плохого мнения о здравоохранении в Европе, что не пропускают в свои страны ни одного европейца без прививки против оспы. По правде говоря, эта мера, в сущности, целесообразна. Но пока голландский врач делал нам прививки, мне пришло в голову: «Можно подумать, что они справились со всеми другими болезнями, раз боятся, как бы мы не завезли им оспу!»

Есть одна истина, первейшая в медицине, – врачи не могут бороться с заразными болезнями, пока не будут уничтожены плохие социальные условия, из-за которых распространение этих болезней неизбежно.

Наш громадный четырехмоторный самолет носит выразительное имя «Летучий голландец». На самом деле он никакой не голландец, а обыкновенный американец, некий «Дуглас 621». Голландцы прекрасно могли бы построить такой сами, если бы им не навязывалась сердобольная «заокеанская помощь». Рваные низкие облака скоро скрыли землю от наших глаз. Позвольте поделиться с вами личными ощущениями от путешествия в трансатлантическом самолете.

Я люблю технику и восхищаюсь ею. Но это относится к такой технике, которая не изнашивает, не угнетает и не изнуряет человека. А что происходит, когда садишься в самолет? Ты сразу чувствуешь, что тебя заперли в какой-то клетке с крошечными окошками, из которых ничего или почти ничего не видно. Единственная возможность двигаться – проходик между двумя рядами сидений. Светящаяся надпись все время требует от тебя, чтобы ты застегнул или расстегнул привязной ремень. Стюардессы, видно желая тебя подбодрить, каждые пять минут суют тебе под нос мятные конфетки, питье, еду или журналы, которые тебя не интересуют. Пассажиры обычно молчат, потому что их мутит или потому, что на высоте в три тысячи метров настроение у них значительно ниже, чем на земле. Побриться – целая проблема!.. Если вы летите на большой высоте в ясную погоду, вы видите только рельефную географическую крупномасштабную карту, затуманенную синеватой дымкой, и больше ничего! Если вы летите на большой высоте в пасмурную погоду, то облака, освещенные солнцем, создают у вас такое ощущение, будто вы несетесь над бесплодным ледяным полярным пейзажем, который сначала кажется очень красивым, а потом утомляет вас своим однообразием. Если же вы летите низко и видите предметы на земле, то эти предметы, которые вблизи, возможно, восхитили бы вас, сверху кажутся крохотными смешными макетами.

Короче говоря – путешествие самолетом не для писателей, ибо они предпочитают наблюдать вещи и людей в нормальных условиях.

И все же в противовес этим более или менее неприятным вещам у вас есть одно преимущество – вы покрываете за два дня и две ночи расстояние, которое деревянные каравеллы Магеллана покрывали за шесть месяцев, а сегодняшние быстроходные пароходы покрывают за двадцать дней!.. Несомненно, самолет – триумф человеческого ума, и в то Hie время – наказание за его любопытство. С высоты птичьего полета видишь все, но не замечаешь ничего. Садимся последовательно в Женеве, Мюнхене и Лиссабоне. Что может произвести впечатление на аэродромах? Разве только то, что каждые пять минут садится или взлетает какой-нибудь самолет. Да еще орущие громкоговорители сообщают на трех языках о прибытии или вылете самолетов, равнодушные механики копаются в моторах, чиновники воздушных компаний у выхода из буфетов со списками в руках считают пассажиров, как овец.

В Женеве мы выпили из любопытства по бутылке «кока-колы». В Мюнхене нам подали пресный и безвкусный, как нам показалось, обед. В Лиссабоне мы ощутили первое дыхание экзотики. Удушающая жара, португальская речь и пальмы подсказали нам, что мы на краю Европы. После часовой стоянки мы вылетели в Дакар, в экваториальную Африку. Мы летели глубокой ночью. Куда ни посмотришь – вверх, вниз, вперед, назад, – кругом черная тьма. Единственное, что остается, – заснуть. И мы действительно засыпаем. Может быть, мы пролетаем над Испанским Марокко, над Канарскими островами, над Золотым Берегом или над Сенегалом!.. Может быть, под нами пустыни и оазисы, первобытные негритянские селения или караваны верблюдов, стада антилоп или слонов. Может быть, там, внизу, процветала торговля рабами и Васко да Гама плавал к Молуккским островам. Все можно вообразить или увидеть во сне, когда летишь над Африкой со скоростью пятьсот километров в час.

Просыпаюсь внезапно с неприятным ощущением, будто падаю в пропасть. Тошнит ужасно… Соображаю, что самолет очень быстро снижается. Через несколько минут мы в Дакаре. Опять аэродром, бочки с бензином, прожектора, и в их лучах межконтинентальные самолеты, словно огромные сказочные чудища. Опять буфет, где мы пьем кофе или оранжад, но где в отличие от Европы прислуживают негры в чалмах, в белых куртках и черных шароварах. Влажная духота, которую мы почувствовали в Лиссабоне, здесь еще неприятней. Никогда не думал, что бывают негры с такими черными, такими гладкими и такими красивыми лицами. Представьте себе статуи, но только прекрасные статуи из полированного черного дерева или блестящего агата. И в довершение всего эти негры любезно спрашивают у вас по-французски или по-английски, чего вы желаете. Но это всего лишь фасад, лоск Дакара. Если вы летите на Запад самолетом, то на аэродромах вы увидите только роскошные буфеты, учтивых кельнеров и элегантных пассажиров. Но когда мы возвращались обратно пароходом и сошли осмотреть дакарский порт, мы увидели воочию уродливую колониальную действительность – оборванных и тощих негров с лицами, обезображенными болезнями и нищетой.