Иван Сусанин - [72]

— Истинно, лебедушка. Вот и ты мне доброго сына принесешь. На Троицу и свадебку сыграем. Покрова ждать не будем.

В счастье купалась Полинка.

А на Еремея запрягальника[166] прибыл в Ростов Великий пожилой боярин Пафнутий Сицкий. Шел к терему, прихрамывая, опираясь на клюку. Имя Сицкого Третьяк Федорович, конечно же, ведал. Когда Иван Грозный поделил всю Русь на опричнину и земщину, то отец Пафнутия в «избранной тысяче» не оказался и вскоре был казнен за «крамолу». Пафнутия пощадили, ибо он лихо воевал с ливонцами. Получив несколько ран, Пафнутий оказался в Москве, а когда ратные недуги его гораздо исцелились, Иван Грозный повелел ему отбыть на воеводство в Ростов Великий. Пафнутий Глебович прибыл в город на Неро со своими дьяком и тремя подьячими.

В Ростове — переполох, суетня приказных людей, пересуды на всех крестцах. Каков-то будет новый воевода?!

Сеитов отнесся к приезду Сицкого двояко: он и так чувствовал себя не в своей тарелке, ведая, что многие дворяне отправлены на Ливонскую войну. Не гоже ему, молодому здоровяку, отсиживаться в далеком от войны городе. Давно приспела пора оказаться на поле брани, и он отправится в Ливонию без раздумий, отправится незамедлительно, как приказал государь.

Одно худо. Полинка! С собой ее к лютому ворогу не возьмешь. Да и на сносях она. Жаль, что не успели обвенчаться. Человек предполагает, а Бог располагает. Кто мог подумать, что уже завтра Третьяк Сеитов покинет Ростов.

Полинка повисла на груди Сеитова, а тот, утирая с лица ее горькие слезы, утешал:

— Не впадай в кручину, Полинушка. Я вернусь. Войне, чу, скоро конец. Потерпи! Я непременно к тебе вернусь. Сына береги.

Третьяк уверовал, что у него непреложно будет сын.

О Полинке поведал боярину:

— Собирались на святую Троицу в храме обвенчаться, да не успели.

Люди нового воеводы уже подсуетились: дотошно изведали о внебрачной жене Сеитова. Боярин головой покачал:

— Чудишь, Третьяк Федорыч. Мало ли девок из господ?

— Сердцу не прикажешь, Пафнутий Глебович. Жену один раз выбирают.

— Так-то оно так, Третьяк Федорыч. Но обыкновенно себе ровню берут.

— Бывает, и необыкновенно. Зело поглянулась мне Полинка.

— Ну, да Бог тебе судья.

— Великая просьба у меня к тебе, Пафнутий Глебович. Мамка Никитична в тереме живет. Добрая старушка. В мальцах меня пестовала, а ныне за Полинкой пригляд нужен. Чадо у нее будет. Ты уж не оставь их в милости своей. Я не поскуплюсь за твои щедроты.

Третьяк Федорович потянулся, было, к калите, но боярин остановил его движением руки:

— Не тормошись. На злую войну идешь. Голову свою сбереги. А твоя старушка и Полинка беды ведать не будут.

— Благодарствую, Пафнутий Глебович. Жив останусь, никакой казны не пожалею.

— Собирайся с Богом.

Состоялся разговор и с Иванкой.

— Останешься на службе у нового воеводы?

— У новой метлы свои порядки, Третьяк Федорыч. Я к Сицкому не нанимался, и наниматься не хочу.

— Куда ж пойдешь друже?

— Мать у меня, да и дите надо поднимать. Своим домом покуда поживу. Руки, ноги есть, может, ремеслом каким-нибудь займусь, а то и за сошеньку. Не пропаду. А вот ты, воевода, будь осторожлив. Авось еще и свидимся.

Крепко обнялись, облобызались.

— Жаль с тобой расставаться, друже. По душе ты мне пришелся. Живи, как тебе сердце подсказывает… И вот что еще хочу тебе сказать. Коль, не приведи Господь, с Полинкой моей беда какая-нибудь приключится, не оставь ее в горести. Сиротинка она.

— Не оставлю, воевода, — твердо произнес Иванка.

Глава 34 СЕИТОВ И НАУМОВ

Лето 1580 года стояло жарким. Польско-литовская армия, в коей были внушительные венгерские отряды, приступила к осаде Великих Лук.

После взятия Полоцка, Велижа и Усвята, польский король Стефан Баторий приказал своим войскам овладеть Великим Луками. Вознамерившись отрезать от Русского государства Прибалтику, Баторий все-таки не отважился направить удары своих полков в сердце Русского государства, несмотря на то, что поход на Москву замышлялся им еще накануне осады Полоцка. Польско-литовская знать уже не могла больше питать надежду на то, что ей удастся опереться на поддержку московского боярства. [167]

Противник почти вшестеро превосходил гарнизон защитников крепости, тем более в войсках воеводы Вишневецкого находились пятнадцать тяжелых и средних осадных пушек.

Король полагал, что Верхние Луки будут взяты в течение двух-трех дней. Но Баторий промахнулся, натолкнувшись на ожесточенное сопротивление московитов.

Волею судьбы в крепости оказался и Третьяк Сеитов. Первые месяцы он ходил в челе сотни, изрядно отличился в боях с ляхами, а затем воевода доверил мужественному ратоборцу тысячу воинов, назначив ему в помощники Ивана Наумова.

Враги расположились вокруг Великих Лук. Они подошли после полудня. На две-три версты завиднелись многочисленные шатры воевод, тысяцких и сотников. Из стана неприятеля доносились громкие выкрики военачальников, ржание коней, глухие удары барабанов; развевались вражеские знамена, дымились сотни костров, донося до города острые запахи жареного мяса.

Ляхи приступили к осаде на другой же день. От шатра «ясновельможного пана» Вишневецкого к начальнику пушкарскаго наряда