Иван Сусанин - [54]

Воевода взял с собой трех послужильцев, среди коих оказался и Иванка Сусанин. Взял своих молодых опричников и Васька Грязной.

Третьяк пустил, было, коня рысью, но Васька остановил его криком:

— Не поспешай, воевода!

Поравнялся с Третьяком, добавил:

— Прощаюсь с Ростовом. Когда теперь увижу?

— Дивный город. Одних храмов не перечесть.

Третьяк, как и все бояре и дворяне, холодно относился к ближнему подручному Малюты. Уж слишком много крови пролил этот бывший выжлятник. Он даже на владычных землях вел себя дурно. Как поведал боярин Ошанин, убивал из пистоля деревенских собак, своими руками раздирал ни в чем не повинных кошек. Страшный, жестокий человек. Он не может жить без крови.

Третьяку приходилось терпеть Васькино присутствие. Царев посланец! Но уже по дороге к реке он пожалел, что обратился к опричнику с просьбой: отцу не по душе будет появление в его доме «собиннного» друга Малюты…

Позади воеводы и Грязнова ехали четверо опричников; к седлам коней были приторочены метлы и собачьи морды с оскаленными пастями; а за ними уже следовали послужильцы Третьяка.

Иванка поглядывал на спины «кромешников» и сердито размышлял:

«Лиходеи! Сколь мужиков в Курбе поубивали, сколь изб пожгли, сколь добра схитили. И за какие провинности? За то, что мужики на барщине гнулись в три погибели и оброки несли непосильные? Вот и получили сполна. Злыдни! Ныне едут, как ни в чем не бывало да зубы скалят. И зачем с ними Третьяк Федорович на реку поехал, да еще с самим Василием Грязновым, о коем в Ростове чего только не говорят. Кат из катов! Да такого лиходея за версту к себе не надо подпускать».

Не понимал Иванка сближения воеводы с московским кромешником. Но в душу Третьяка Федоровича не влезешь. Слоту бы сюда. Тот враз бы всё раскумекал. Башковитый мужик.

При вспоминании Слоты у Иванки потеплело на душе. По нраву ему был этот отзывчивый, степенный, рассудливый мужик. Как ныне живется Слоте при новом барине? Так бы и потолковал с ним. Настенка по отцу скучает. Не было дня, чтобы «тятеньку» не поминала… Настенка! Любая жена. И вовсе затяжелела. Скоро сына ему принесет. Сусанна ждет не дождется внука. Счастье-то, какое!..

Неподалеку от купальни Васька остановил коня. Осмотрительно молвил воеводе:

— В оном местечке утки бывают. Тут, как озерный заливчик, вот и слетаются. Подбить хочется. Сойдем с коней, Третьяк Федорыч, и пойдем потихоньку.

Черными, цыганскими глазами глянул на опричников и послужильцев воеводы.

— Дабы не спугнуть птицу, никому к реке не подходить.

Изгибающийся хомутом берег реки густо зарос кустарником. Васька, вытянув пистоль из-за рудожелтого кушака, крадучись шел впереди. Третьяк отчетливо услышал плеск воды.

— Есть птица, — прошептал Васька, и сторожко раздвинув кусты ивняка, застыл с очумелыми глазами. Затем тихо обернулся к воеводе, возбужденно зашептал:

— Нет, ты глянь, Федорыч.

Воевода глянул и с неподдельным удивлением уставился на реку. Из воды выходила обнаженная купальщица — молодая, миловидная, с высокими грудями.

У Третьяка перехватило дыхание: он впервые увидел нагую девушку, а та вышла на песчаную отмель, остановилась и запрокинула гибкие руки за голову, представ во всей своей цветущей красе.

Васька Грязной, прелюбодей и сладострастник, похотливо засопел носом. Не отрывая от девки ненасытного взгляда, шепнул:

— Кто такая?

Воевода лишь пожал плечами.

— Зело пригожа, — снова прошептал Васька, во все глаза продолжая разглядывать молодую купальщицу.

А Варька обернулась задом, и вновь закинула руки за голову. Пусть, пусть воевода разглядит все её девичьи прелести. Святоша! И чего такой раскрасавец девок чурается? Пора его приголубить. Пусть наконец-то познает истинную усладу. И не даром: Грязной посулил три рубля. Но зачем ему это понадобилось? Могла бы и сама к воеводе в терем прийти. Чудной барин. И чего только не напридумывал!

— Ох, ладна, бестия, ох, ладна.

Васька даже издал тихий стон от возникшего вожделения. Если бы не воевода, он подскочил бы сейчас к Варьке и принялся бы ее яростно «нежить». Но нельзя срывать хитроумную ловушку.

— Не будем пугать. Пойдем в другое место, Василь Григорич.

Потихоньку выбрались из кустарника.

— Ну, как тебе девка, Третьяк Федорыч?

Воевода был и смущен и обольщен, а посему скрывать не стал:

— Прелесть!

— То-то! — залился Васька. — Ишь, какие у тебя ростовны, хо!

Пошли к всадникам.

— Что-то выстрела не слышали, Василь Григорич, — произнес один из опричников.

— Птицы, никак, в другое место перелетели, — ухмыльнулся Грязной. — Поищем.

Отъехали с полверсты и обнаружили новое доброе местечко, где все и выкупались.

Васька, глянув на оголенного Иванку, всё тело коего бугрилось мышцами, присвистнул:

— Здоров же ты, детина! Молотом что ли стучал, аль десяток лет избы рубил?

— Всякое было, барин, — уклончиво отозвался Иванка.

Когда все облачились и сели на коней, Васька показал рукой на видневшийся неподалеку небольшой теремок.

— Никак для охоты срублен, Третьяк Федорыч?

— Угадал, Василь Григорич. Люблю соколиной потехой позабавится.

— Жаль, не доведется. Но в теремок твой, коль не возражаешь, хотелось бы заглянуть. Мои молодцы вина и снедь прихватили. Пригубим по чарочке?