Иван Саввич Никитин - [50]

Его мысль двигалась явно в материалистическом направлении через осознание природы, общества и человека. Пантеистическое[10] чувство Никитина чуждо мистицизму, оно свободно и реалистично, недаром он провозглашал: «…Мать моя, друг и наставник — природа…» Такое настроение противостоит ощущениям ранних русских романтиков, видевших в природе непостижимую тайну. Не случайно поэт отрицал эстетику В. А. Жуковского, «который почти во всю жизнь ездил на чертях и ведьмах, оставляя в стороне окружающий его мир…».

Что касается восприятия Никитиным общественного устройства, то оно шло от покорности современному ему правопорядку до решительного призыва к его коренной ломке.

Наконец, о религии и человеке в никитинском миросозерцании. Проблема слишком серьезна, чтоб ее решить мимоходом, но высветить главное возможно. В этом плане примечательно признание поэта А. Н. Майкову 25 марта 1856 г.: «Помните ли, в своем последнем письме ко мне Вы, между прочим, выразились так: старайтесь выработать в себе внутреннего человека. Никогда никакое слово так меня не поражало! До сих пор, когда я готов поскользнуться, перед моими глазами, где бы я ни был, невидимая рука пишет эти огненные буквы: постарайтесь выработать в себе внутреннего человека» (выделено Никитиным. — В. К.). Мысль о нравственном самосовершенствовании личности станет для него одной из излюбленных.

Реальная мечта о нравственно здоровом, морально красивом человеке роднит Никитина со Львом Толстым, предвещавшим его творчеству большое будущее.

«Преждевременная смерть помешала Никитину утвердиться в материалистическом понимании природы, — пишет Н. В. Головко, — но «Дневник семинариста» свидетельствует о его стремлении понять основные вопросы бытия в духе передовых философских идей своего времени».

«Дневник семинариста» — единственное прозаическое произведение Никитина, закономерное завершение его подступов к эпосу. К этому роду литературы он шел и через постижение драматургических элементов искусства слова — недаром его поэтические творения разыгрывались на многочисленных сценах, а в письмах содержится значительный сюжетно-игровой момент. Любопытный факт: один гастролировавший в Воронеже актер еще в 1854 г. сообщил в «Санкт-Петербургских ведомостях», что «даровитый согражданин Кольцова Никитин… намерен трудиться для театра и написал уже несколько народных драматических сцен». Конечно, это были лишь слухи, но весьма характерные.

Откроем «Дневник семинариста».

«Пишу то… что затрагивает меня за сердце», — исповедуется в своих записках Василий Белозерский, пытливый и наблюдательный юноша, наделенный от природы доброй душой и кротким характером. История духовного роста семинариста и составляет содержание повести. Форма дневника как нельзя лучше отвечала замыслу Никитина — раскрыть внутренний мир рядового разночинца. Традиционные рамки дневникового жанра автор творчески расширяет — здесь и зарисовки крестьянского и священнического быта, и сценки семинарской жизни, и портреты разных типов — от мальчика на побегушках до профессора семинарии, что создает живую и цельную картину одного из темных углов российской провинции.

Композиционно-сюжетной основой повести являются почти документальные бытовые коллизии, но они нацелены не на дагерротипную обыденность, а на типические явления. За каждым штрихом, за каждой деталью угадывается социально-психологический портрет: вот пришибленная нуждой деревенская баба, которая «ходит точно потерянная», вот спившийся от тоскливого «жития» псевдофилософствующий дьячок («Да-с, я червяк, воистину червяк!»), а вот спесивый помещик, напоминающий «быка, с черными щетинистыми усами…» — любопытнейшие осколки реалистических характеров.

«Нет, скверно тут жить!» — делает вывод Белозерский, спеша из деревни в город. Единственный светлый луч, блеснувший ему в темноте, — встреча с девушкой-черничкой, всколыхнувшей юношеское любовное чувство. Мимолетное свидание исполнено высокой и чистой поэзии — это один из самых целомудренных «романов», причисленных комментатором сочинений Никитина поэтом С. М. Городецким к «замечательным в русской литературе изображениям первой любви».

«Скверно жить» и в городе, если смотреть на него через тусклые окна духовной семинарии. Белозерский вглядывается в лица бурсаков и их горе-наставников, взгляд этот мягкий, беззлобный, но внимательный и сосредоточенный. Рассадник поповщины впервые обрел такого эпического свидетеля.

Торжествуют в семинарии люди с омертвевшей душой — такие, как профессор Федор Федорович, у которого, по настоянию отца, квартирует Белозерский. Последний подмечает, что его преуспевающий хозяин живёт двойной моралью. На службе он был чопорным, не говорил, а глаголил («взвешивал каждое слово, как иной купец взвешивает на руке червонец, пробуя, не попался ли фальшивый»), а дома снимал маску и превращался в заурядного обывателя. Федор Федорович человек-паук, он не прочь поиграть со своими жертвами — будь то «отеческая» беседа со слабовольным постояльцем, розыгрыш мальчика на побегушках или потеха с котенком, но он всегда настороже и готов в любую минуту вцепиться в каждого, кто посягнет на его покой и довольство.