Иван Саввич Никитин - [26]

Образ главного героя поэмы далеко выходит за рамки бытовой пьесы. Недаром критики-современники сравнивали «Кулака» даже с «Мертвыми душами» Гоголя и некоторыми драмами Островского. Уступая в художественно-психологической разработке характеров, в ряде лучших страниц произведения поэт поднимается до подлинного трагедийного пафоса изображения русской жизни на ее переломном этапе. Суров взгляд художника на окружающий жестокий мир:

Живи, трудись, людское племя,

Вопросы мудрые решай,

Сырую землю удобряй

Своею плотью!.. Время, время!

Когда твоя устанет мочь?

Как страшный жернов, день и ночь,

Вращаясь силою незримой,

Работаешь неудержимо

Ты в божьем мире. Дела нет

Тебе до наших слез и бед!

Их доля — вечное забвенье!

Ты дашь широкий оборот —

И ляжет прахом поколенье,

Другое очереди ждет!

Никитинский приговор своему времени — это не тупик жизни, а надежда на очищение общества от нравственной и социально-экономической скверны, призыв к внутреннему возрождению каждой самой малой личности. Предъявляя некоторые эстетические претензии к произведению, Н. А. Добролюбов, тем не менее, оценил его как «полное истинно гуманных идей». Позже С. М. Городецкий также отмечал «высоко социальное значение гуманистического в духе русского всепрощения рассказа о самом раннем, может быть, типе городского мелкого мещанства». Споря в частностях, большинство критиков сходились на мысли о глубоко человечной идее поэмы, высказанной с большой силой вдохновения и страсти.

В финале «Кулака» Никитин выступает поэтом-публицистом, открыто говорит о себе как духовном заложнике «тюремной» эпохи. (Строки «Как узник я рвался на волю…» и т. д. в 1918 г. украшали пьедестал временного памятника поэту в Москве). Заключительные стихи поэмы оставляют веру в торжество высоких идеалов:

Придет ли наконец пора,

Когда блеснут лучи рассвета;

Когда зародыши добра

На почве, солнцем разогретой,

Взойдут, созреют в свой черед

И принесут сторичный плод;

Когда минет проказа века

И воцарится честный труд;

Когда увидим человека —

Добра божественный сосуд?..

Создание центрального образа-типа городского пролетария было, несмотря на некоторую декларативность, большой удачей Никитина. Сочные колоритные сцены (ярмарка, домашний ужин Лукича, сватовство дочери и др.) усилили правдивость и живость натуры реалистического героя. «…Тяжко преступны», по выражению Н. А. Добролюбова, эпизодические характеры провинциальных хищников (Скобеев, Пучков, Зоров). Другие персонажи поэмы выглядят бледнее. Явно не удались автору носители идеи любви и добра: Саша и ее жених-неудачник столяр Василий; они бестелесны и статичны, выполняют лишь заданные автором гуманные функции. Несколько сложнее обстоит дело с образом безответной семейной рабыни Арины. Одни критики находят в ней черты жизненного характера, другие упрекают это создание поэта в схематизме. Живописец И. Н. Крамской, земляк Никитина, тогда ученик Академии художеств, говорил, что поэма «принята была с восторгом» и что в судьбе Арины он узнал печальную судьбу своей матери. Очевидно, «долюшка русская, долюшка женская» была нарисована поэтом с присущей ему искренностью и состраданием.

В «Кулаке» есть еще одна героиня — природа, естественно аккомпанирующая событиям и характерам; она и фон, и соучастник драмы, и авторский посредник, и мудрый философ-наблюдатель. Великолепна пейзажная интродукция[7] поэмы (ею восхищался Я. П. Полонский), в которой читатель без труда узнает исторические реалии города Воронежа эпохи Петра I:

Тому давно, в глуши суровой,

Шумел тут грозно лес дубовый,

С пустынным ветром речи вел,

И плавал в облаках орел…

Но вдруг все жизнью закипело,

В лесу железо зазвенело —

И падал дуб; он отжил век…

И вместо зверя человек

В пустыне воцарился смело.

Проснулись воды, и росли,

Гроза Азова, корабли.

Прошло полтора столетия:

Но город вырос. В изголовье

Он положил полей приволье,

Плечами горы придавил,

Болота камнями покрыл.

Одно пятно: в семье громадной

Высоко поднятых домов,

Как нищие в толпе нарядной,

Торчат избенки бедняков…

Перед нами не просто исторические декорации, а картины, говорящие о широком временном видении художника, способного соединить в одно целое прошлое и настоящее, вечное и преходящее, — природа в этом отношении его надежное связующее звено, своеобразный пробный камень поведения человека. Так же, как всякое живое существо, она любит и ненавидит, спорит и соглашается, радуется и негодует. Вот лишь одна пейзажная иллюстрация, тонко рисующая настроение влюбленного Василия:

Восток краснеет. Кровли зданий,

Дождем омытые, блестят.

По небу синему летят

Огнем охваченные ткани

Прозрачно-бледных облаков,

И тихий звон колоколов

Их провожает. Пар волнами

Плывет над сонными домами.

Он влажен. Свежий воздух чист.

Дышать легко. Румяный лист

Трепещет, каплями покрытый.

По улице ручей сердитый

Журчит, доселе не затих.

Меж белых камней мостовых

Вода во впадинах алеет.

Порою ветерок повеет, —

И грудь невольно распахнешь,

Цветов и трав дыханье пьешь.

Сколько в этой картине неподдельного изящества и благородной простоты, и как она контрастирует с удушливым дыханием мещанского мертвого городка, где люди живут в дисгармонии со своим природным нравственным началом.