Иван Кондарев - [346]

В эти дни с отцом и Антоанетой приезжал выразить свои соболезнования посаженый отец Александр Христакиев — на редкость заботливый, сердечный и вежливый; Он пожал Христине руку с искренним сочувствием и такой теплотой, что заставил ее расплакаться; заходили Никола Хаджидраганов, Даринка, несколько офицерских жен — Христининых приятельниц, которые впредь явно не собирались водить с ней дружбу, потому что, после того как она родила мертвого ребенка, ее положение в обществе уже не могло оставаться таким, как прежде. Обостренным чутьем Христина угадывала в их глазах эти мысли и постепенно начала понимать, что ее ждет. Жизнь расщепилась надвое — счастливое прошлое со всеми надеждами осталось за неожиданно разверзшейся пропастью, а будущее тонуло во мраке. Мир был болен, больна была осень, которая каждый день сбрасывала с яблонь листву, болен был дом Джупуновых и его обитатели. Все как-то чуждались друг друга, избегали глядеть друг другу в глаза, опасаясь, как бы кто не заговорил о том, что с недавних пор поселилось в их доме.

После третин Джупунка настояла на том, чтобы ее отвезли в ближний монастырь — она хотела отслужить торжественную панихиду по Костадину и его тестю. Она выехала на заре в сопровождении Янаки и Цонки, поскольку сватья ее не хотела разлучаться с Христиной.

Пролетка Джупуновых въехала в просторный монастырский двор перед самым началом утренней службы. В этот день был престольный праздник и монастырь был полон крестьянок — родных и близких убитых и арестованных повстанцев. Джупунка была поражена, увидев, сколько женщин в черных косынках сидят на ступенях лестницы и на галереях. Она не ожидала застать здесь так много прихожан. В молодости она часто ездила сюда с мужем, особенно летом, в большие праздники, потому что этот монастырь хранил тайну, которую Джупунка хотела унести с собой в могилу и которая после гибели сына снова приобрела для нее особое значение… Спустя несколько месяцев после свадьбы с Димитром Джупуновым она узнала, каким образом разбогател бывший слуга хаджи Драгана. Оказалось, незадолго до того из Анатолии прибыл какой-то турок на розыски зарытых им во время войны денег. Он связался с Д жупу новым, поскольку золото было зарыто в саду его хозяина. Когда турок доверился Димитру, за каким делом прибыл, и предложил ему войти с ним в долю, тот согласился. Некоторое время спустя турка нашли убитым в том же саду — он был зарублен топором. Страшная правда, которую Джупунов не открыл жене, но косвенно подтвердил, изъявив желание стать ктитором монастыря, теперь снова овладела сознанием Рады Джупуновой. Богатство было приобретено через смертный грех, и бог наказал ее убийством К ос та дина — турок мстил за себя с того света. Она, всю свою жизнь упорно отражавшая атаки собственной совести, была сейчас подавлена и напугана. По дороге в монастырь она припоминала все новые и новые подробности той поры, потонувшей в ее памяти, извлекала их одну за другой, чтобы таким образом проникнуть в сущность господнего возмездия и, если возможно, искупить грех и успокоить молитвами свою совесть. Вспомнилось ей, как в один зимний день, лет двадцать тому назад, она приехала сюда, чтобы передать монастырю ковер по случаю выздоровления Костадина. Мальчик тяжело болел той осенью опасной дизентерией, и Джупунова дала обет поднести монастырю дар, если ребенок выздоровеет. Этот день предстал сейчас перед ее глазами во всех подробностях — блестящий, режущий глаза снег, обледенелые, ослепительно сверкающие вершины Балкан, новые черги, которыми устланы сани, маленький К оста, сидящий между нею и отцом, закутанный в овчину, лежащий на коленях у них троих тяжелый красный ковер — и эта давнишняя картина, ожившая в ее памяти, наполнила глубоко запавшие глаза слезами. И сейчас, как тогда, проехали они через высокие ворота с иконой святого Николы, и сейчас остановились в том же углу двора, где здоровый ребенок с раскрасневшимися на свежем воздухе щечками удивленно разглядывал картины Страшного суда на стенах монастырского храма.

Они пошли с Цонкой искать игумена, прежде чем начнется литургия. Какая-то крестьянка, сидевшая на лестнице в черном платочке, спросила Джупунку, по ком она носит траур.

— По сыну. Убили у меня его.

— А я и по сыну и по мужу. Ох, сестра, для того ль мы их рожаем?

— Это в наказание за наши грехи, сестрица. Сын мой вышел из дому крепкий, как утес, а вернулся холодным трупом. Кому что на роду написано.

— Какие у меня могут быть грехи? Всю жизнь тружусь, как лошадь!.. Других, у которых грехов хоть отбавляй, господь бог терпит, а нас карает, — сказала крестьянка.

— А я грешна) — в каком-то исступлении ответила Джупунка и пошла дальше.

Это исступление стало особенно мучительным и, как бурное море, всколыхнуло ее душу, когда она вошла с Цонкой в монастырский храм, в котором монахи служили заказанный близкими арестованных повстанцев молебен, и увидела расписной багряно-красный и ярко-синий купол, святых и Иисуса. В переливах теплых живых красок, излучавших очищающий свет, она, казалось, видела душу Костадина; глаза ее в эти минуты словно бы открыли для нее язык красок. Ей казалось, что сын ее витает под этим куполом, освещенный солнцем, в мягких тонах красного — цвета земли, крови, греха и зрелых плодов, и в небесном — цвете надежды, прощения и мечты. Эти краски и образы словно нашептывали что-то, и их шепот звучал уже целые века рабства до нынешнего дня, как животворный дух, услаждавший душу народа и вселявший в нее надежду. Тут расставались со своими муками тысячи грешников, таких, как она, сюда приходили толпы несчастных горемык, когда чума опустошала села и урожай гнил на полях, а по небу носились стаи стервятников, когда орды кырджалиев грабили и предавали огню города и села. Ушедшая в прошлое в каком-то беспамятстве, Джупунка шептала: «Коста, сынок, милый мой, сынок, моли господа бога за грех отца своего, который ты искупил. Молись и за меня, грешную…» Ее беззубый рот кривился, слезы текли по сморщенному, ссохшемуся лицу. «Прости меня, господи, прости неразумную. Жизнь моя истекла, как вода через сито, не осталось времени подумать о душе своей, познать мир и сладость. Всю жизнь билась, чтоб обставить дом да нажить богатство. Тряслась за каждый лоскут, за каждый грош, а теперь вижу — нищая я и словно голая. Сердце мое открылось, а дни-то мои уже сочтены…»