Иван Кондарев - [22]

После визита доктора Янакиева надо было сходить в аптеку и проследить за приемом лекарства. Он глядел на искаженное беспамятством лицо матери с багровыми пятнами на щеках и упрямо твердил себе: что бы ни случилось, мать не умрет. Он и сам не знал, откуда у него такая уверенность. Не умрет — и все!

К вечеру небо прояснилось, холодная синева бездной раскрылась над городом. Дождь перестал. Больной стало лучше, но кризис еще не миновал. Кондарев допоздна расхаживал по своей комнатушке, курил и думал о Христине, с которой не виделся уже пять дней, о неудавшейся дискуссии. Ведь предвидел он, что провал неизбежен, что в любом случае все закончится глупо! Чего иного можно было ждать от такого партийного комитета и от такого секретаря, как Петр Янков? Ему бы только держать речь, хоть сто лет подряд… Этот человек моралист и с замашками парламентария, герой, на словах ратующий за городскую бедноту, который считает, что прежде всего надо поднять массы до уровня революции, иначе они морально захлебнутся в ней. Какая предусмотрительность, какая терпеливость — ну что за революционный педагог!

Пол поскрипывал под лоскутным половиком. Три шага вперед, три назад. Потрескавшаяся за зиму печка в углу похожа на сгорбленную, почерневшую старушку. Низкие, подслеповатые окошки, подоконники до колена, потолок над самой головой. В потолке еще остались кольца от колыбели, в которой когда-то укачивали его, а затем и сестру.

Расстелив под тюфяком брюки, он заснул, как всегда, за полночь, во власти дерзких мыслей, однако без надежд на то, что в жизнь войдет нечто новое. Но наутро, застав мать сидящей в постели и увидев в ее глазах тихую радость и умиление выздоравливающей, он воспрянул духом, сбегал за мясом и вернулся бодрый и веселый.

День выдался ясный, сияющий, как бывает летом после проливного дождя. Над городом ласково синело небо, окрестные холмы и поля ярко зеленели, на цветах и фруктовых деревьях во дворах искрились капли росы. На крышах чирикали воробьи, задиристо каркали подросшие воронята; у речки в ветвях шелковиц и вишен порхали скворцы. Умытый город посвежел и сиял на солнце.

Кондарев едва дождался десяти часов. Как только церковные колокола прекратили свой медный перезвон, он отправился проведать Христину. На главной улице, возле казино, за вынесенными на тротуар столиками офицеры-белогвардейцы потягивали пиво из высоких, узких бокалов. Мимо сновали мужчины и женщины с корзинами и сумками в руках. К базарной площади тянулись повозки, запряженные волами. Пахло овощами, свежим навозом, крашеным ситцем; слышался голос уличного пирожника:

— Кому-у горяченьких!

Кондарев свернул в переулок и прошел по каменному мостику. Вода спадала, и речка снова входила в русло, оставляя по берегам полосы жирной тины. Ребятишки пускали бумажные кораблики; утки и гуси жадно копошились в мутной воде.

Остановившись перед домом Влаевых, он постучал в дубовую дверь. Никто не отвечал. Он собирался постучать еще раз, но дверь вдруг отворилась и на пороге показался отец Христины. Ястребиные брови его нахмурились.

— Христина занята. Сейчас придут заказчики, — сказал он с плохо скрытой неприязнью и, не ответив на приветствие Кондарева, отошел в сторону.

Встреча с Влаевым испортила Кондареву настроение и даже разозлила его. Проводив взглядом бондаря, он вступил в похожий на туннель проход под домом и оказался на просторном дворе. Увидел цветущие вишни и акации, в ветвях которых жужжали рои пчел, старую корявую шелковицу, и у него сразу же отлегло от сердца. Ясное воскресное утро, аромат акаций и залитый ярким солнцем двор вселяли в него тихую радость и покой. Он оглядел пристройки возле заботливо побеленного двухэтажного домика. Под навесом висели связки крашеной пряжи. В пестрой тени акации стоял столик, накрытый желтой скатертью, поблескивали стеклянная вазочка и фарфоровая пепельница.

Удивленный тем, что никого не видно, Кондарев собрался присесть за столиком, чтобы подождать, но в это время наверху на лестнице послышались шаги. Показались ноги Христины в домашних шлепанцах и темных чулках, затем колышущаяся вокруг колен юбка. В руках Христина держала поднос.

Увидев Кондарева, она смутилась, взглянула на свои шлепанцы и рассмеялась.

— Чему мы обязаны вашим посещением, сударь, и притом когда совсем вас не ждали? — спросила она, упирая на слово «совсем», и насмешливо поклонилась. Ее черные брови поднялись в притворном удивлении.

— Я вижу, что вы ждете гостей. Значит, я пришел как нельзя кстати.

— Незваный гость хуже басурмана.

Она снова расхохоталась, ослепив его блеском зубов, но смех прозвучал фальшиво.

— Ты целую неделю пропадал, а сейчас пришел не вовремя. Я решила всерьез рассердиться на тебя.

— А я-то думал, что ты уже рассердилась, — пошутил Кондарев, радуясь, что его пожурили.

Он глядел и не мог наглядеться на ее высокую стройную фигуру в темно-вишневом платье, которое так шло к ее смуглой коже и черным как смоль, стянутым в пучок волосам.

— Мы не виделись с той прогулки, а мне кажется, что прошел месяц. Мать заболела воспалением легких, все еще лежит. Зашел напомнить о себе…