Иван Царевич и Серый Волк - [13]

– Лишь бы не до ясельного возраста, – согласился Кляев. – Я манную кашу не люблю.

– Гад ты, Царевич, – ругнулся Самоедов, натягивая штаны. – А я тебя за путного держал.

Царевич на оскорбления художника-импотента не обиделся. Вот ведь люди, прости господи, ну возникли у тебя проблемы со здоровьем – сходи к врачу, так нет, прутся к ворожеям, магам, экстрасенсам, чёрт-те к кому. А ещё интеллигентами себя называют. Что, спрашивается, требовать с народа, если у нас такая интеллектуальная элита. Надо же, нашёл Самоедов врачевателя душевных и сексуальных ран. Люська Шишова. Царевич помнил её ещё с тех пор, когда она была не Шишова, а Бабакова, но и тогда она, между прочим, умом не блистала, а норовила списать решения математических задач у добродушного Вани Царевича. Экзамены она сдавала исключительно по шпаргалкам, которые писал для неё всё тот же Царевич. А теперь, скажите на милость, – экстрасенс. Правильно сказал про неё Кляев – базарная торговка. Но даже молодильные яблоки она опять списала у Царевича. Иван никак не мог вспомнить, за каким чёртом он вообще всунул в роман эти молодильные яблоки и что собирался с ними делать дальше. Помнил только, что росли они в заколдованном саду, который стерегла всякая нечисть под водительством Кощея Бессмертного, гадкого субъекта преклонного возраста. А в ближайших подручных у известного сказочного персонажа ходил скользкий и отвратительный тип, наушник, интриган и вообще сволочь Малюта Селютинович, списанный, естественно, с соседа Селюнина. Этот Малюта Селютинович кроме всего прочего приворовывал яблоки из сада своего патрона и продавал их на сторону.

– Не полезу, – заартачился вдруг Самоедов, прервав тем самым мучительное течение Ивановых мыслей. – Что я вам собака, чтобы в будке ездить.

– Собаки в будках не ездят, – мудро возразил Кляев, – они в них живут. – Не серди меня, Самоедов, – вмешался Царевич. – Откуда такая несознательность и комчванство в потомке пролетариев. Скромнее надо быть: интеллигентов в России с избытком, на всех «Мерседесов» всё равно не хватит.

Однако скромность художник согласился проявить лишь за взятку в виде молодильного яблока. Кляев соглашался отрезать всего половинку, чем вогнал художника в истерику, привлёкшую внимание соседей и прохожих. Перепирались минут пять. Наконец, Царевич не выдержал и велел Клюеву заткнуть пасть извращенца порченым фруктом.

– От извращенца слышу, – огрызнулся Самоедов, надкусил яблоко и полез в фургончик.

Пока выезжали с Самоедовского двора, Царевич прикидывал в уме, как с помощью всё того же Мишки так прижать Люську, чтобы она раскололась и назвала фамилию снабженца, который поставляет ей молодильные яблоки.

– Испугаешь ты её, как же, – пробурчал Кляев. – Как бы она нас с тобой не расколола. В милицию ты с яблоками не пойдёшь, там тебя засмеют. А кормить идиотов фруктами, у нас законом не возбраняется.

В общем-то, Васька прав, но это только в том случае, если яблоки эти не червивые, в том смысле, что не содержат в себе наркотических примесей, привнесенных расторопными людишками. Царевич взял яблоко и посмотрел его на свет. Фрукт как фрукт. Можно было проверить его действие на себе, но Ивану этого делать почему-то не хотелось.

– Зачем твоей Верке понадобились гоблины? – задумчиво проговорил Кляев, выворачивая на центральную магистраль.

– Самоедов говорил всего лишь о рисунках, – возразил Царевич. – Которые он делает, используя фотографии. У него там, на столе, масса всякой нарисованной жути. По-моему, этот сукин сын не только на Верку с Наташкой работает. Я у него позаимствовал кое-что, вот посмотри.

Царевич взял из рук Кляева несколько фотографий и листов бумаги, изрисованных шкодливой Самоедовской рукой. Мишка, похоже, совершенно впал в маразм и пытался создать то ли пса Цербера, то ли Змея Горыныча, в общем, нечто о трёх головах и совершенно омерзительной наружности. Попадались в эскизах и одноголовые экземпляры, что отнюдь не делало их симпатичнее. Общим в рисованных персонажах было то, что в них, так или иначе, прослеживались человеческие черты.

– Зооморфизм какой-то, – не удержался Царевич от комментариев. – Чего? – не понял Кляев. – Во времена оны люди кланялись странным божествам, наделяя их как звериными, так и человеческими чертам. – Зачем? – удивился Кляев. – Мозги у них были так повернуты. – А зачем зверолюди или зверобоги понадобились Самоедову? – Очередной роман иллюстрирует, – пожал плечами Царевич.

Кляев хмыкнул, но ничего не сказал. За Кляевским хмыканьем Царевичу почудилось подозрение и недоверие. И, надо признать, пищу для недоверия Самоедовские творения давали с избытком. Подозрение вызывало то, что Мишка зачем-то добивался портретного сходства сказочных персонажей с конкретными людьми на фотографиях. – Слушай, Василий, а зачем ты читаешь Бердова? – Интересно. После таких романов смешнее жить. Пивка выпил, кайф поймал и вперед в Берендеево царство и гробницу фараона.

Царевич критически оглядел серенькую хрущобу, которую реальная жизнь вдруг нарисовала в «Москвичовском» окне, и пришёл к выводу, что это действительно не гробница фараона. Тридцать шесть лет – это большой срок, чтобы присмотреться к родному дому, но Царевич почему-то не присматривался. И не присматривался, быть может, потому, что старый панельный дом, начавший расходиться по швам, был данностью, которую он не в силах изменить. Швы коммунальщики пытались замазать какой-то гадостью, но безуспешно: пятиэтажный дом расползался, хотя почему-то ещё стоял и стоял глыбой, куда более нерушимой, чем вся окружающая Царевича жизнь. Рухнула страна, рухнула идеология, рухнул привычный способ жизни, всё стало мимикрировать и приспосабливаться, в том числе и сам Иван, а хрущоба стояла. И было в этом что-то жуткое и неестественное. А кругом стояли такие же дома, в которых мыкались люди, стремившиеся их покинуть. Одним хватало денег на замки реальные, другим только на замки виртуальные. Царевич был специалистом по виртуальному строительству, за что ему платили, хотя нельзя сказать, что слишком щедро. – Вылезай, извращенец, – сказал Иван, открывая будку.