Иван Болотников. Книга 1 - [14]

Пахом долго рассказывал о своем житье-бытье: татарском полоне, удалых походах и битвах, о скитаниях по Руси.

— А вот теперь на родной земле. Избы нет, старики мои померли. Дозволь, Исай, на ночлег остаться.

Болотников глянул на Прасковью, на сына и порешил:

— Жить у меня будешь, Пахом. В тесноте, да не в обиде. Прокормимся.

Князь сидел в кресле в атласном зипуне нараспашку поверх кумачовой рубахи. Перед ним — Калистрат с толстой книжицей, оболоченной бархатом с медными застежками. Приказчик, водя узким худым пальцем по витиеватым строчкам, доносил князю:

«…серебреник Евсейка Колпак задолжал по кабальной записи девять рублев, семь алтын да четыре деньги[25], Семейка Назарьев — восемь рублев да три деньги, старожилец Исайка Болотников — шесть рублев, девять алтын да пять денег…»

Читал Калистрат долго, чуть нараспев, дрыгая реденькой козлиной бородкой.

— Беглых мужиков много ли, Егорыч?

— Винюсь, батюшка, не усмотрел. Пятеро сошли, а куда — неведомо.

— Какова земля за ними?

— Пятнадцать десятин, батюшка князь. Запустела топерь землица.

— А бобылей безлошадных?

— Десять дворов нынче бобыльских. За ними двадцать шесть десятин лежат впусте. Не пашут, не сеют, окаянные. Один разор от них, батюшка.

— А теперь скажи мне, Егорыч, сколько всего мужичков мне задолжали да велика ли земля за ними?

— Покумекать мне, батюшка, надо. Невмоготу сразу счесть, — замешкался и разом взмок приказчик.

— Вижу, не велик ты грамотей.

Приказчик шевелил губами, бормотал про себя, загибая пальцы, потом изрек:

— Пять десятков с шестью, батюшка Андрей Андреевич, а землицы за ними почитай двести десятин.

— «Почитай, почитай», — передразнил приказчика князь. — Мне до вершка знать надобно.

Однако лицо князя заметно повеселело. Он крутнул ус, придвинулся к столу и взялся за перо гусиное. Исписал белый лист цифирью и откинулся в кресло довольный.

— Тысячу пятьсот четей хлеба, Егорыч. Да ежели за море!

— Чево, батюшка? Невдомек мне.

— После Юрьева дня поймешь.

— Недоимки сейчас прикажешь взимать, батюшка князь?

— Зачем же, Егорыч. Пусть мужички вначале свои десятины засеют. А я обожду, окажу им свою княжью милость. Землю беглых и бобылей, кои не пашут, на себя забираю. Пошто ниве пустовать. Прикажи мужикам засеять на меня те загоны.

— Все сполню, батюшка Андрей Андреич. Да токмо жита где взять?

— Потряси мужичков.

— Не у всех селян жито сыщется, возропщут людишки.

— А ты по-иному спытай. Многие недовольствуют, что землей их князь обижает. Так вот и кинь среди них клич — кому земли своей не хватает. Кто из крестьян затребует — у тех и жито. Вот так-то, Егорыч.

— И то верно, батюшка князь, — высказал Калистрат и замялся у двери. — В хоромы мужика одного доставили, кажись, старик беглый. До твоей милости просится, чевой-то донести хочет.

— Впусти, Егорыч.

Приказчик удалился, а в княжью палату просунул черную бороду Мамон.

— Дозволь, государь мой, челом тебе бить.

Князь кивнул, пытливо глянул на своего пятидесятника, оставленного в вотчине для присмотра за крестьянами и охраны хором.

— Доброго здравия тебе, князь Андрей Андреич. Пошли господи тебе…

— Благословлять меня отец Лаврентий придет, а ты лучше о вотчине поведай, — строго оборвал дружинника князь и добавил. — Мужики в деревеньках пашню бросают, многие в бегах шатаются. В Подушкине, слышал, старосту побили. А ты здесь пошто сидишь с малой дружиной? Завтра холопей своих на сев погоню, вот и тебе там быть впору.

Мамон виновато склонил голову, мял шапку в руках, черные глазищи упер в стену.

— Прости, князь, не устерег. Ночами возле деревенек и погостов дозоры ставил. Ан нет — из Богородского в бегах пятеро, из Василькова трое, из Лопатина…

— Всего много ли сошло по вотчине? — снова прервал понурую Мамонову речь князь.

— Два десятка, князь, — кашлянув в бороду, удрученно выдавил пятидесятник.

— Вот тебе и сев! — Телятевский грохнул кулаком по столу. Лицо его помрачнело, глаза наполнились гневом. — Тебя на сохе пахать заставлю за всех беглых. Не в меру грузен стал, ишь какое брюхо наел. Бездельничать привык да с девками блудить. До мужиков ли тебе, чертов кобель!

Голос Телятевского загремел по хоромам. В сенях испуганно застыли холопы. В палату просунул было голову приказчик, но тотчас тихонько прикрыл дверь.

Ведал Мамон, что князь страшен в гневе, чего доброго самолично кнутом отстегает и с дружины прогонит; поспешил господина заверить:

— Мыслю, далеко не ушли мужики. Слух идет — по лесам шастают. Снаряжу дружину и выловлю всех до единого.

— А по сей день что делал?

Мамон еще ниже склонил голову.

Князь заходил по палате. Бежит смерд, по Руси разбредается. Сколь пудов хлеба потеряно!.. Уж не Шубника ли сюда рука протянулась?

— Людишек Василия Шуйского в вотчине не было?

— Не заезжали, князь, — ответил Мамон.

Однако сказал неправду. Доподлинно знал пятидесятник, что из трех деревенек переманили к себе семерых крестьян люди князя Шуйского, но сказать правду боялся. Уж чего-чего, а этого Телятевский ему не простит. Шибко Андрей Андреевич на Шуйского серчает.

— Ну, гляди у меня, пятидесятник. Собирай дружину — и в лес. Без мужиков вернешься — в холопы пойдешь. Вот тебе мой сказ, — холодно произнес Телятевский и звякнул колокольцем.