Иуда - [49]

– Располагайся, – Светлана сделала широкий жест рукой, – будь как дома!

– Но не забывай, что в гостях!? – продолжил Николай. Светлана пропустила мимо ушей эту бородатую шутку и отправилась на кухню.

– Я что-нибудь приготовлю, а ты пока почитай или приляг!

Николай примостился на диване и… задремал.

– Соня, просыпайся!

Николай ощутил на своей щеке прикосновение её тёплой ладони. Сон мгновенно улетучился. Светлана сидела у его изголовья и улыбалась. Вставать не хотелось. Но призывный запах домашней еды победил. Николай привстал, опершись на одну руку, и свободной рукой обнял Светлану за талию. Она не сопротивлялась, и он попытался привлечь её к себе.

– Пойдём, пойдём, – Света привстала и потянула за собой Николая, – а то остынет.

На столе уже стояла бутылка «Ахметы» и тарелка с куриными котлетами в сухарях. Николай сел на диванчик, Света – напротив него, на табуретку.

Стол был настолько узким, что их коленки прижались друг к другу. На правах хозяйки Света, не вставая, наполнила бокалы вином. Николай разложил по тарелкам котлетки.

– Предлагаю выпить, – Света задумалась и улыбнулась…

– За нас, – помог ей Николай, – за нас с тобой! На брудершафт!

– За нас! На брудершафт!

Выпили стоя и расцеловались, сначала робко и коротко, потом… с наслаждением.

– Ой! Котлеты-то остынут, – мягко отстранилась от Николая Света, – кушай, пока горяченькие…

– Вкусно. Сама готовила?

– Ну, что ты! Это из кулинарии.

В наступившей паузе было слышно, как позвякивали приборы и смешно чавкал Николай. Светлана ела, не торопясь, с ножа, практически беззвучно, время от времени, поглядывая на Николая. Их коленки опять соединились. Света наполнила бокалы.

– За что выпьем?

– Светик, я за рулём. Можно, я чисто символически?

– Ты разве не останешься у меня? Время-то позднее. Куда ты потащишься ночью?

– Нет-нет, я не предупреждал… надо ехать домой.

– Я надеюсь, не сию же минуту?! Посидим ещё?

– Конечно, конечно! Мне так приятно с тобой…

Николай встретился взглядом со Светланой. Она улыбалась, а глаза светились тепло и нежно.

– Надо же, если бы я в очередной раз продинамил базу, не было бы такого замечательного вечера. Вот уж, правда, «нет худа без добра».

– Ну, почему же худа? Разве мы на базе худым делом занимались?

– Ты серьёзно спрашиваешь?

– Серьёзно. Разве мы не исполнили с честью свой гражданский долг?

Николай не без удивления глянул на Светлану. Она была спокойна и вполне серьёзна. В его подсознании мелькнуло: «И зачем я затеял этот дурацкий разговор? Ведь всё так клёво было!»

– Наш гражданский долг, Светик, – Николай подыскивал нужные слова, – как бы тебе это сказать, честно делать своё дело! Каждый на своём месте! Наше дело – наука, а свои научные проблемы мы едва ли сможем разрешить на овощной базе или в колхозе!

– Но на голодный желудок голова едва ли будет работать!

– А почему это – на голодный желудок?

– Потому что, если мы не будем помогать сельскому хозяйству, мы помрём с голоду! Понимаешь?

– Нет, не понимаю! Не понимаю, почему сельским хозяйством должны заниматься доктора и кандидаты наук, инженеры и учёные! На дворе – конец второго тысячелетия, а у нас пышным цветом расцветает чертополох феодализма!

– Какого такого феодализма? Опомнись, Коленька!

– Какого? Такого! Разве сегодня мы не барщину отрабатывали? Разве нами, как холопами, не распоряжаются партийные функционеры, вассалы своих кремлёвских бонз??? Крестьянина задушили, извели как класс! Работать некому в деревне. Все более или менее работоспособные разъехались по городам, а те, кто остался, – забыли, как землю пахать!

– Ну, ну… не надо палку-то перегибать. Вот Горбачёв объявил «ускорение», и мы содействуем ему как можем…

– Ой, Светик, давай закончим, – попытался успокоиться Николай, – слишком больная тема.

– Да, действительно, куда-то не туда нас занесло…

И оба вдруг почувствовали, что романтический настрой улетучился. «Может, это и к лучшему», – подумал Николай. «Зачем спешить, – подумала Светлана, – пусть зреет».

Ну, как тут не вспомнить расхожее мнение, что женщина любит, когда привыкнет, а мужчина – пока не привыкнет!

Попрощались, как близкие друзья. Николай поцеловал её, приобняв за талию, и, скользнув ладошкой ещё ниже, по-свойски похлопал:

– Пока, Светик!

– Пока, пока…

Светлана провожала взглядом Николая, пока он не скрылся в лифте.

Глава 20

Георгий проделал титаническую работу, сочинив оригинальную музыку на текст рок-оперы «Иуда. Версия – предатель». Каждый её фрагмент он показывал Николаю, который безоговорочно «принимал» их. Придраться было не к чему. Николаю импонировала мелодика произведения и идеальное, как ему казалось, попадание музыкального материала в литературную тему, что существенно усиливало не только эмоциональную, но и содержательную составляющую рок-оперы в целом. Ежедневно музыканты под руководством Георгия репетировали, оттачивая аранжировки, и готовили материал для показа на худсовете фирмы «Мелодия». Энтузиазм музыкантов радовал Николая, но его не покидало тревожное чувство надвигающегося фиаско. Чем больше он думал о предстоящем худсовете, тем яснее представлял себе, как его члены будут издеваться над представленным на их суд материалом. Больше всего Николай боялся Никиты Богословского: «Вот зайдут они с Георгием, редактор Пыжиков представит их как авторов. Богословский скажет что-нибудь, типа: «Надо же, ещё такой молодой композитор, а уже без бороды», – и Георгий растеряется. От Богословского можно ожидать чего угодно. Надо будет рассказать ребятам о его проделках и приколах». Николай прекрасно помнил неудачу, которую он потерпел со своей песней «Мемуары», которая была очень популярна у молодёжи и даже прозвучала, но, правда, фрагментарно, в фильме «Афоня». Зарубил её известный поэт, автор знаменитого «Дня Победы» Владимир Харитонов. «Это что за пацифизм? Нам такие песни не нужны!» – был его вердикт. Сейчас, конечно, многое изменилось, состав худсовета существенно помолодел, нет уже Харитонова, появился Игорь Шаферман, с которым у Николая установились дружеские отношения, но остались и Фельцман, и Ошанин, и Якушенко, и Саульский. Правда, говорят, что двое последних изо всех сил пытаются помогать молодым, да что-то толку не видно.