Итальянец - [27]

– Курс семьдесят три!.. Прямо по курсу, к фонарю!

Голос капитан-лейтенанта Лауро Маццантини – вторым в его экипаже Этторе Лонго – слышен с другой майале неясно, приглушенный расстоянием, плеском воды и ребризером, кислород в котором остается во внутреннем контуре, чтобы на поверхности не было пузырей, и при этом его должно быть достаточно, чтобы иметь возможность говорить. Командир подтверждает инструкции, полученные перед тем, как они покинули базу: две пары водолазов плывут почти на поверхности, не теряя друг друга из виду, курс 73 градуса, пока вдали не покажется свет на молу Карбон. С этого момента они уйдут на глубину, необходимую для атаки, и каждая пара будет выполнять свою задачу.

– Десятая! – говорит капитан-лейтенант. – К волку в пасть!

Так в отряде «Большая Медведица» желают удачи. Скуарчалупо чувствует, что Тезео Ломбардо ставит рычаг на первую скорость, затем на вторую, мотор вибрирует сильнее, и майале движется вперед. Вторая, третья скорость: оба оператора разрезают воду шеями, через защитную маску вдыхая свежий солоноватый воздух вместе с брызгами, чтобы сэкономить кислород. К счастью, погода безветренная, и плыть вполне терпимо. Однако плохо то, что четверо «всадников» оставляют за собой на воде пенную борозду, похожую на звездное свечение, достаточно заметное, несмотря на убывающую луну.

И вот так три мили, а это много, покорно думает Скуарчалупо. Пройдет еще два часа, прежде чем они окажутся на месте атаки, и тогда холод, напряжение и усталость дадут себя знать. Первые признаки он чувствует уже сейчас: от сырости в нижней части тела начинаются проклятые судороги, которые он пытается облегчить, держась одной рукой за поручень сиденья, а другой растирая ногу. В его прорезиненном костюме Беллони кое-где есть небольшие прорехи, и от этого намокает рабочий комбинезон с нашивками Королевских военно-морских сил, которые он надевает на случай, если схватят: так англичане, согласно Женевской конвенции, не расстреляют его как саботажника.

Майале продвигается вперед на четвертой скорости, хотя встречное течение, похоже, несколько замедляет ее ход. Фактическая скорость, подсчитал Скуарчалупо, должно быть, не больше полутора узлов. Порой он теряет из виду Маццантини и Лонго, которые идут справа от них, но всякий раз те снова показываются над водой, двигаются тем же курсом и на том же расстоянии, едва различимые над огромной поверхностью чернеющей бухты; небо усыпано звездами, а в свете убывающей луны отражается в воде темная громада далекого Пеньона.

Пока они не достигнут Гибралтара, у Скуарчалупо дел не много. За штурвалом Ломбардо, а напарнику остается только сидеть позади, положив руку на рычаг быстрого погружения, втиснувшись между своим товарищем и ящиком с инструментами, где есть все необходимое, чтобы прикрепить груз взрывчатки под днищем вражеского корабля. Чтобы чем-то занять мысли и не думать о холоде и мучительных судорогах, неаполитанец повторяет про себя все маневры, проделанные не меньше сотни раз: конечный результат, который предполагается, если все пойдет хорошо, – отправить на дно корабль, который он и его товарищ наметят себе как цель. Ничто в его прошлой жизни и в его неведомом будущем не имеет значения этой ночью: ни воспоминания, ни семья, ни друзья. Только узы товарищества с молчащим человеком, чьи плечи и голову он различает впереди, да две почти невидимые тени, что бороздят воду в нескольких метрах справа, среди мелких гребней морской пены, в свете луны похожих на крошечных серебряных рыбок. Единственное, что сейчас имеет значение и существует, – попытка преодолеть заградительные подводные сетки, достичь порта и атаковать корабли, которые там пришвартованы: цель экипажа Маццантини – Лонго – авианосец «Формидабл» у Южного мола; добыча Ломбардо и Скуарчалупо – крейсер «Нельсон».

Посреди бухты волнение на море усиливается и уже трудно вдыхать чистый воздух. К тому же с плавучестью управляемой торпеды имеются проблемы (уж если ее назвали майале – а это вообще-то означает «свинья», – значит на то были причины): она норовит плыть, задрав нос выше стабилизатора, и выровнять их невозможно. Кроме холода и судорог, у Скуарчалупо трудности при погружении с головой: соленая вода попадает в рот, и это вызывает у него позывы к рвоте. Когда больше нет возможности терпеть, он трогает товарища за плечо, говорит ему об этом, и тот приказывает ему приладить кислородный аппарат.

Темная и угрожающая, без единого огонька, громада мыса Гибралтар, которую разрезает только лунный свет, становится все ближе. С каждой минутой, с каждым оборотом винта, с каждым кабельтовым, оставленным позади, огромная скала кажется все больше и все выше, точно злое чудовище, что поджидает их, затаившись во мраке. Слева по курсу уже проступают смутные очертания полудюжины купцов, которые, бросив якорь у испанского берега, у его северной части, оказались здесь на свою беду. Если не удастся форсировать вход в воды порта, целью атаки станут они.

Скуарчалупо смотрит на светящийся циферблат своих часов и подсчитывает, что, судя по времени, они находятся в полумиле от первых подводных заграждений, ближайших к точке, откуда планируется начать атаку. Как всякий добропорядочный сын Неаполя (недаром он носит имя святого Януария, покровителя своего города), оператор – человек религиозный, истинно верующий. Опасности войны, холод и страх, ужас подводного мрака лишь укрепляют его веру; или, возможно, хотя это не совсем одно и то же, сохраняют ее нетронутой. И потому, не отрывая взгляда от погруженного в темноту Пеньона, среди брызг, которые черная бухта то и дело бросает ему в лицо, закрытое маской, он начинает шевелить губами в неслышной молитве. «Господь тебя храни, Мария, – шепчет он. – Ты преисполнена благодати. Господь с тобой».