История жизни, история души. Том 2 - [145]

Шрифт
Интервал

; не взбрыкивайте, пожалуйста, от слова и понятия «восхищение», это не преувеличение. Тем более что я своими восхищениями не разбрасываюсь, и чем старше - тем на них скупее. Нет, не обуздали Вас годы и трудности, в самом первейшем смысле не обуздали, т. е. не накинули узды и не сделали из той, когдатошной, своенравной и породистой лошадки — вьючного мула. Ах, милая Саломея, очень опиг-меился (pygmee) человеческий мир, очень нивелировался с тех пор, что были боги, герои, кентавры — характеры\ Тем более радуешься, когда «среди долины ровныя» — несомненная возвышенность <...>

Эх, до чего же жаль и до чего же непонятно, что общение между людьми так (искусственно) затруднено... Вернее - понятно-то понятно, но - жаль! Села бы я на поезд да приехала «подсобить» Вам, думаю, сумела бы. Хотя — что я! Я ведь только «по дому» смогла бы, а так я ведь и хлеба купить бы не сумела, не зная языка. Я бы не раздражала Вас — у меня (от отца) — чутьё другого человека. Но всё это — слова, слова, слова. На наш с Вами век хватит этих самых границ, которые так трудно преодолимы, а иной раз и вовсе непреодолимы.

Наверное всё же самым лучшим помощником Вам в эти трудные времена был ваш милый кот — они изумительные в этом отношении звери, умеющие не только приспосабливаться к хозяевам, но и, главное, приспосабливать их к себе. Собаки слишком человечны, когда нам плохо; в них — переизбыток сострадания и понимания; а от кошек —уют; который как-то всё уравновешивает. <...>

У нас тут осень, осень, осень — и я рада, что ещё не зима, зима, зима.

Крепко обнимаю Вас, скоро напишу толковее, пока же не хочется задерживать и этого утлого листка.

Ваша Аля

В.Н. Орлову

16 ноября 1969

Дорогой Владимир Николаевич, Вы, верно, думаете, что я скотина либо померла - так уж лучше думайте первое, ибо я ещё жива, ничья старушка! «Просто» наваливаются всякие ежедневные второстепенности, — а иной раз и первостепенности, и всё, всё, что для души, — откладывается или вовсе «самосгорается», не осуществившись.

Когда работала там, на Севере дальнем, видела, как на голом, мороженном поле «горела» в буртах капуста: снаружи лед, а внутри уже и ничего толкового: капустная гарь! Так и с мыслями, и с целями получается — в суете сует и всяческой распро-суете.

Что со мной было за это время? Приезжали старинные знакомые родителей из Парижа - с которыми (знакомыми) общалась, на которых таращилась - уж больно удивительно выглядят ровесники моих родителей, кажущиеся — по годам — ровесниками моими, если не моложе меня лет на десять. Ну, как говорится, и душой молоды до чрезвычайности.

Сперва приехала «она»>1 — дама сказочной красоты и прелести в свои 75 (с довеском) лет; когда-то жила бедновато, зарабатывала шитьём на житьё, а теперь, 30 лет спустя, сын её стал одним из ведущих инженеров какого-то процветающего предприятия, у него жёны, дети, внуки, дома, квартиры, автомобили и тепе! Мама же его - дама, о коей речь, занимается благотворительностью, как в проклятые времена царизма, возится со всякими вдовами, недугующими и прочими бесполезными ископаемыми, а в перерывах отдыхает то в Швейцарии, то в Италии, как будто так и надо. Сюда приезжает навещать брата (старшего!) и прикладываться, перекрестившись, ко всем иконам наших музеев. Кстати, скромный номер в Метрополе, без питания, обходится интуристам в 20 долларов в сутки!!! Даже по официальному > курсу (90 коп. дояйа^) - красиво получается...

Улетела «она», прилетел «он»>2 — знал меня маленькой девочкой, а я его — студентом; он меня — Аленька, я его — Сашенька; ему 76, с виду 50 от силы! Хорош, спортивен, здоров, весел, приветлив, открыт. — «Чем же ты занимаешься, Саша?» — Он: «Je suis un pretre»!>124 Мать честная! Вот уж не ожидала от бывшего гусара, сердцееда, студента юридического факультета! «Гм... а как ты сюда приехал — как турист?» — «Нет, по приглашению моск<овской> патриархии!» — (Ещё раз мать честная!) Оказалось, сорокалетним полюбил по-настоящему: совсем молоденькую, трогательную, верующую — а она его; женился; родила она ему мальчика и девочку и тридцатилетней умерла от рака. Он стал священником.

Сын его работает в Москве каким-то экспертом по экспорту, дочь — в Бейруте (специальность - арабские диалекты). Как две капли похожа на мать — и он её обожает... Интересно, что он (отец) говорит хотя и на чистом русском языке, но с сугубо французскими интонациями, т. к. большинство (православных) проповедей произносит именно на этом языке — третье-то поколение эмигрантов сплошь офранцузилось, а религию сохранило - таким образом довольно мощный поток православия влился в исконно католическую Францию; занятно, правда?

Вообще всё очень странно в этом мире. И те русские судьбы. И эти.

Помимо общения с вышеназванными судьбами занялась на беду лечением собственной персоны. У меня стали жутко болеть ноги (врачами почему-то именуемые «нижними конечностями»!) — нарушение кровообращения, трудно стало ходить, а когда холодно, то и вовсе невозможно <...>

Говорят, при этих самых нарушенных конечностях надо бросать курить.

Бросаю. Не бросается. Опять бросаю. Опять не бросается. Совсем было бросила — а тут всякие переживания, и опять задымила; как та самая капуста в буртах.


Еще от автора Ариадна Сергеевна Эфрон
История жизни, история души. Том 1

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.


Моя мать Марина Цветаева

Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, Ариадна, талантливая художница, литератор, оставила удивительные воспоминания о своей матери - родном человеке, великой поэтессе, просто женщине со всеми ее слабостями, пристрастиями, талантом... У них были непростые отношения, трагические судьбы. Пройдя через круги ада эмиграции, нужды, ссылок, лагерей, Ариадна Эфрон успела выполнить свой долг - записать то, что помнит о матери, "высказать умолчанное". Эти свидетельства, незамутненные вымыслом, спустя долгие десятилетия открывают нам подлинную Цветаеву.


Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Марину Цветаеву, вернувшуюся на родину после семнадцати лет эмиграции, в СССР не встретили с распростертыми объятиями. Скорее наоборот. Мешали жить, дышать, не давали печататься. И все-таки она стала одним из самых читаемых и любимых поэтов России. Этот феномен объясняется не только ее талантом. Ариадна Эфрон, дочь поэта, сделала целью своей жизни возвращение творчества матери на родину. Она подарила Марине Цветаевой вторую жизнь — яркую и триумфальную. Ценой каких усилий это стало возможно, читатель узнает из писем Ариадны Сергеевны Эфрон (1912–1975), адресованных Анне Александровне Саакянц (1932–2002), редактору первых цветаевских изданий, а впоследствии ведущему исследователю жизни и творчества поэта. В этой книге повествуется о М. Цветаевой, ее окружении, ее стихах и прозе и, конечно, о времени — событиях литературных и бытовых, отраженных в зарисовках жизни большой страны в непростое, переломное время. Книга содержит ненормативную лексику.


О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


История жизни, история души. Том 3

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.


Рекомендуем почитать
Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


Горький-политик

В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.


Школа штурмующих небо

Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.