История жизни, история души. Том 2 - [134]

Кошка моя как приехала, так сразу вышла на панель и вообще дома не появляется. Боюсь, что вообще на радостях сбежала!

Завтра мне предстоит идти «в город» — платить за электричество, воду и... радио, которое нам когда-то провели, а оно не мычит и не телится; причём отказаться от него стоит дороже, чем платить арендную плату; в общем, государству доход, а нам — вопросительный знак... Очень рада, что мы с Вами так хорошо зимой поработали и привели в порядок столько фотографий. Мало сказать «рада» — просто счастлива!

Крепко, крепко обнимаю и люблю.

Ада целует.

Ваша Аля

В.Н. Орлову

Таруса, 21 мая 1968

Милый Владимир Николаевич, наконец-то я добралась до Тарусы и до письмеца Вам. Так давно не окликала Вас (на бумаге хотя бы!), что соскучилась, честное слово! Но произошёл какой-то роковой разрыв между мной и временем этой зимой; мы с ним как бы в разные стороны направились и никак нам не совпасть! Столько было суеты и топтанья на месте и верчения в колесе, что до сих пор голова кругом; а что было сделано?завершено? Да круглым счетом ничего, если не считать со скрипом и не весьма удачно переведённого Верлена; подумаешь, экое достижение! М. б., Бог даст здесь, где всё же поспокойнее, встану с головы на ноги, и время проделает то же, и будем с ним, со временем, жить дальше. А весна в этом году чудесна, несмотря на то, что её лихорадит и что мечется она между жарой и холодом, чистым небом и дождём. Сирень цветёт, как сумасшедшая, и тюльпаны с нарциссами, а соловьи поют круглые сутки. После Москвы всё тут кажется гармоничным и разумным... М. б. потому, что, занятые уборкой и разборкой, мы ещё не успели приглядеться ко всему, что не сирень, не тюльпаны; ещё несколько дней тишины у нас до начала школьных каникул и великого съезда дачников; пока ещё пейзаж не перенаселён и воздух не перенасыщен посторонними примесями.

Прошедшая зима была тяжела, неподъёмна. Столько болезней, потерь, тревог! И не только «чужих» болезней, но и своих собственных, надоевших хуже горькой редьки. Но на воздухе сразу стало легче; очевидно, помимо и сверх всего ещё и кислорода недоставало. — Что у вас обоих слышно? М. б. что-нб. приятное (для разнообразия)? Мы с А<дой>А<лександровной> остались очарованными (странницами), благодаря поразительной, хоть и молниеносной, в лихорадочном темпе проделанной экскурсии по святым местам - Владимиру, Суздалю, Боголюбову. Красота (и в общем-то и запустение) - неска-занны. Очень, очень хочется, чтобы вы взглянули на всё это — хотя бы бегло, хотя бы для того, чтобы поселилось в вас настойчивое желание вернуться туда ещё и ещё. Что до меня, то я с удовольствием сменяла бы свою пресловутую однокомнатную квартиру аэропортовскую на какое-нб. тамошнее жильё (кроме Владимирского централа¹, разумеется!) — ну, скажем, на кусочек монастырька не слишком разрушенного.

Не теряем надежду повидать Вас с Еленой Владимировной этим летом в Тарусе. М. б. удастся?

Да, ради Бога, не натравливайте на меня девушек (а также и юношей, и пенсионеров обоего пола) — пишущих о маме. Имя им легион, а я одна, и у меня гипертония, и печень мою терзает какой-то орёл {не Вы!) — не хуже прометеевой; главное же, что им - (не болезням, а людям!) не столько до М<арины> Ц<ветаевой>, сколько до самих себя — а я этого «не вытерпляю».

Всего вам обоим самого предоброго!

Ваша АЭ

' То есть центральной каторжной тюрьмы во Владимире.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

5 июня 1968

Дорогие Лиленька и Зинуша, слава Богу, наконец-то первая ваша открыточка по приезде! Значит, вы задержались в Москве и не выехали так рано, как собирались. Может быть, это и к лучшему, т. к. весь конец месяца была очень холодная погода — только сейчас она начинает помаленьку выправляться, хотя до сих пор ночи холодные не по сезону. Но хоть дни-то солнечные! А сегодняшний день и вообще у нас выдался счастливый, т. к. впервые после приезда отправились (Ада, наша соседка-художница¹ и я) в настоящую прогулку, за тридевять земель! Переправились на тот берег на лодке (тут переправа вообще на лодке, и только если лошади и машины, то паромом!) — прошли насквозь огромный луг — фактически бывший луг, т. к. в своё время по хрущёвскому велению распахали его под кукурузу. Но по обочинам ещё остались травы и цветы. А за лугом - лес, изумительный, чистый и светящийся весь; клёны, дубы, липы, немного берёз и осин; деревья стоят купами, как в парке, свободно и красиво, и лужайки между ними усеяны незабудками и гнездовьями ландышей, ещё не отцветших; временами попадаются дикие анемоны («ветреницы»), необычайно грациозные; цветёт земляника; и чисто-чисто кукует кукушка; дорожка бежит песчаная, упругая под ногой; всё переливается солнцем, а воздух свеж, и ветер иногда прорывается сквозь всю эту зелёную тишь. Кое-где нагибались за цветами и тогда видели мелкую, подробную жизнь весенних растений, а когда шли, то любовались стволами и кронами и небом над ними. Дошли до деревеньки Страхово (недалеко от поленовского имения, когда-то Поленов выстроил для страховских детей школу, к<отор>ая и сейчас стоит). Деревня совсем волшебная, раскинулась двумя крыльями, одно поднялось на горку, другое осталось в ложбине у петляющего ручья в серебряных вязах. На горке - церковь, в которой, естественно, механическая мастерская, и школа, и старинный (видно, когда-то барский) дом, в котором клуб и сельсовет и выцветший лозунг на нём «Да здравствует коммунизм, светлое будущее человечества!», и маленький густо позолоченный бюстик Ленина перед ним; и сельский магазин с керосином, пряниками, лейками, рыбными консервами (кильки в томате)... А вокруг — разноцветно-зелёные, от пепельного до цыплячьего цвета близи и дали, просторно-холмистые пространства с перелесками и пашнями, красными коровами и белыми овечками...