История жизни, история души. Том 2 - [119]
«Из фр<анцузских> романтиков её любимцем остался Мюссе»>6 - нет, не остался и не был. Уж во всяком случае ему она предпочитала Виньи>7 (с. 5).
«Некий питерский гордец и враль, в к<отор>ом Марина угадывает черты молодого Державина»..} Эти стихи посвящены Мандельштаму! Это он - молодой Державин, а не «некий» (стр. 5).
Это не МЦ назвала «Конец Казановы» драматическим этюдом, а издатели книжечки; этим самым этюдом мама очень возмущалась, т. к. то был (и остался) никакой не «этюд», а просто третье действие целой пьесы «Феникс»>9 (стр. 7).
«Мертвенность искусственного и условного языка у А. Белого» — благодаря увлечению XVIII в.? Так ли? (стр. 8). Только ли?
«МЦ могла отправляться от опыта Сомова...»>10 и далее. Она никогда и нигде (разве что в раннем детстве!) не отправлялась от опыта живописи, к<отор>ая ей была чужда как род искусства (тем более живопись конкретная). Она всегда отправлялась либо от первоисточника (самого факта), или от источника словесного (мифа, сказки — книги, одним словом) (стр. 9).
«...верна собственной природной беспечности...» Не была она беспечной от природы; беспечность «Пира во время чумы» не есть природная беспечность... (стр. 10).
Вы несправедливы к Лозену", Павлик! Он не был «великосветским мотыльком»!>12 Судьба его трагична не пассивно, как это было для большинства аристократов, а активно, ибо он искренне перешел на сторону революции и переход этот подготовлен был его предшествующей гражданской жизнью. Он был из тех, кто подготовлял революцию «изнутри дворца». Что до отношений с женщинами, то таковы они были вообще в тот век, Вы это знаете. Я посылаю Вам хвостик своих примечаний к «Фортуне» — прочтите их (это — вводная часть к примечаниям) — и, если нетрудно, потом отошлите мне его. Другого экз<емпляра> у меня нет. В моём изложении гражданской биографии Лозена волей-неволей одни «жмыхи» остались, но и они о многом говорят (стр. 10).
Казанова не находился в переписке с Вольтером, Фридрихом>|3, Суворовым, Ек<атериной> II. С каждым из них он встретился по одному разу; с Екатериной вообще обменялся неск<олькими> словами в парке; она спросила, не брат ли он живописцу, и дала ему понять, что «джентльмену удачи» нечего делать при её дворе; он и уехал (стр. 12).
Он не оставил музыкальных произведений - только литературные, философские трактаты, переводы классики (стр. 13).
«Умственные силёнки на исходе»... за что так уничижительно? По свидетельству де Линя>14, ум он (т. е. Казанова) сохранил до самой смерти и с умом его де Линь дружил (стр. 13).
«Намёк на встречу с женщиной...»(Генриетта) - в Мемуарах не просто намек — там много и глубоко о Генриетте>15.
«...для к<оторо>го не существует ни верности, ни чести, ни прошлого». .. хоть прошлое оставьте ему! Если бы не существовало для него прошлого, не было бы и «Мемуаров»... (стр. 14).
«...рядом с мужем, быв<шим> белым офицером, и маленькой дочкой на руках»... Дорогой мой Павлик, очень мне больно, ибо это ужасно несправедливо, читать о «белом офицерстве» (и только об этом) — отца. Отец долгие годы был советским разведчиком, человеком героической жизни; а за «бывшее белое офицерство» жизнью расплатился — поплатился — в 1941 г. (Погибли они с мамой почти день в день.) М. б. Вы найдёте возможным что-то изменить в этой фразе? Это важно. Что до меня, то к моменту отъезда из России я давно уже не была «маленькой дочкой на руках», а порядочной дылдой девятилетней! (стр. 16).
«...добродушная кисточка акварелиста» — Вы же помните, что чем-чем, а добродушием она не грешила — даже в шутку!
«Придурковатые суждения» — но ведь это отнюдь не придурковатость, а железный мещанский здравый смысл! (стр. 19).
Я абсолютно не согласна с Вами, когда вы говорите, что «опыт МЦ в области ант<ичной> трагедии противостоит всему её предшествующему творч<ескому> развитию», что «напрасно искать её личность, её внутренний духовный мир в этих созданиях». Мне кажется, это было бы справедливым, если бы «вдруг» она написала «Ариадну» и «Федру» вслед за «Фениксом» и «Фортуной» — но между романтическим её периодом и ант<ичными> трагедиями лежит - пролёг -весь огромный путь «После России» — путь именно к этим трагедиям, не говоря уж о таком предвестнике их, как стихи — послание Фед-ры к Пасынку в этом сборнике, как появление и разрастание в нём мифологической темы - темы вечных страстей, облачённых в те одеяния, воплощённых в те образы. После периода лирики увлечений в творчестве МЦ наступает эралирики страстей, страстей, как Вы очень верно говорите, идущих из пра-времён, но всегда наличествующих и в пост-временах...
На всём этом я не настаиваю и не пытаюсь опровергать Вашу точку зрения; не думайте, что яйца курицу учат! Просто иное мне видится в тех же строках, страницах... (стр. 20).
«Царевна Ариадна... полюбила чудо-богатыря...» Мне кажется, что ничего решительно нет в Тезее (цветаевском) от «чудо-богатыря» — так он прост, аттически сух и сдержан, лишён чудобогатырского размаха и объёма; внешне — да и внутренне — он скорее схож с Георги-ем-Победоносцем византийского письма, чем с Ильей Муромцем и компанией! (стр. 21).
