История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - [110]

– Мне сказали, что вы поэт.

– Да, месье. Я продолжил Дидону (драма Метастазио) и сократил Деметрио[42].

Я оставил этого мерзавца, дав, из чистой благотворительности, гинею его жене. Она дала мне экземпляр творения своего мужа, на титуле которого значилось: «Секрет франк-масонов раскрыт» Он был монахом в Пизе, у себя на родине, и уехал оттуда с нею, которая была монашкой. Он женился на ней в Лондоне.

В эти дни г-н де Саа сам, что меня удивило до крайности, передал мне письмо моей дорогой Полины, которая сообщала о несчастье с моим верным Клермоном. Она стала женой графа Ал. Меня чрезвычайно удивило то, что, как он клялся мне, он знал, кто она такая, с самого прибытия ее в Лондон. Это причуда почти всех министров – стараться создать впечатление, что они знают больше, чем есть на самом деле. Г-н де Саа, однако, был вполне порядочный человек. Шарпийон провела его почти так же, как и меня. Но вот событие, которое должно заинтересовать читателя с хорошим чувством юмора.

Прогуливаясь утром по городу, я проходил в месте, называемом рынком попугаев. Заметив одного, красивого, в новой клетке, я спросил, на каком языке он говорит, и мне ответили, что, поскольку он молодой, он не говорит ни на каком. Я дал десять монет, которые за него просили, и отправил к себе. Решив научить его нескольким интересным словам, я решил поместить его возле моей кровати, и повторял постоянно: «Мисс Шарпийон еще более шлюха, чем ее мать». Я затеял эту шутку только для смеха, и, разумеется, без всякого злого умысла. Менее чем в две недели любезный попугай выучил настолько хорошо эти несколько слов, что повторял их с утра до вечера, с тем дополнением, что, произнося их, он разражался громким смехом, чему я его не собирался учить.

Гудар сказал мне однажды, что если я отправлю моего попугая на биржу, я смогу наверняка продать его за полсотни гиней. Я сразу оценил его прекрасную идею, но не из скупости, а чтобы получить удовольствие назвать шлюхой кокетку, которая доставила мне столько неприятностей, и защититься от закона, который в этой области здесь суров.

Я нагрузил этой заботой Жарбе, который, будучи индийцем, должен был справиться хорошо с продажей попугая.

Два или три первых дня мой попугай, разговаривая по-французски, не привлек большой аудитории, но как только кто-то, кто был знаком с героиней, обратил внимание на то, какую хвалу ей воздает невежливая птица, кружок почитателей вырос, и начали торговаться, чтобы купить клетку. Пятьдесят гиней казались ценой чрезмерной. Мой негр хотел, чтобы я продал товар по более умеренной цене, но я не согласился. Мне стал нравиться мой мститель.

Как я смеялся, когда через семь или восемь дней Гудар рассказал мне об эффекте, который произвела в семействе Шарпийон болтовня моего попугая, выставленного на публику на лондонской бирже. Продавал ее мой негр. Не было сомнения, что попугай мой, и что я был его учителем словесности. Гудар мне сказал, что девица не только не расстроилась от этой истории, но нашла ее очень забавной и смеялась целый день. В отчаяние пришли тетки и мать, которые консультировались об этом деле с несколькими адвокатами, и которые все им отвечали, что не существует никаких законов, направленных на то, чтобы наказать за клевету, исходящую от попугая, но они могут заставить меня заплатить очень дорого за это удовольствие, если смогут доказать, что попугай – мой ученик. По этой причине Гудар предупредил, чтобы я избегал хвастаться, что птица – моя ученица, поскольку два свидетеля смогут меня засудить.

Легкость найти в Лондоне двух платных свидетелей – это что-то скандалезное. Я видел однажды объявление на окне, в котором написано было прописными буквами одно слово: «Свидетель», и ничего больше. Этим хотели сказать, что лицо, проживающее в этих апартаментах, – профессиональный свидетель.

В статье в «С.-Джеймс Кроникл» говорилось, что дамы, подвергающиеся оскорблению попугаем, должно быть, очень бедны и совершенно лишены друзей, потому что, если бы они купили попугая, как только узнали о его существовании, публика, к своему сожалению, лишилась бы этой истории. Там говорилось, что это не иначе, как месть, и, не называя меня, говорилось, что автор заслуживает быть англичанином. Встретив Эгарда, я спросил у него, почему он не покупает попугая. Он ответил, смеясь, а затем серьезно, что попугай доставляет удовольствие всем, кто знает этих персон, и не захотел говорить ничего сверх того. Жарба, наконец, нашел покупателя, и принес мне пятьдесят гиней. Гудар мне сказал, что это был милорд Гросвенор. Этот сеньор любил Шарпийон, но между прочим и не слишком сильно. Эта шалость стала концом моего знакомства с этой кокеткой, так что впоследствии я встречался с ней в Лондоне на променадах и в спектаклях, даже не вспоминая обо всем том, что случилось со мной из-за нее, настолько она стала мне безразлична.

Войдя однажды в парк С.-Джеймс со стороны Букингемского дворца, я услышал, как меня окликают две девицы, пьющие молоко в комнате на первом этаже. Не зная их, я прошел дальше своей дорогой, когда молодой человек в английской униформе, подбежав ко мне, сказал, что эти девицы итальянки, что они меня знают и имеют кое-что мне сказать. Я, поблагодарив его, направился к ним. Я был удивлен, зайдя в комнату и увидев там Поччини, одетого в униформу, который сказал мне весело, что имеет честь представить мне этих девиц. Я холодно ответил, что не забыл моей табакерки и моих часов, которые две другие из его девиц украли у меня в Штутгарте. Он ответил, что я лгу. На что я выплеснул ему в лицо остаток молока, что было в стакане, и вышел. При мне не было шпаги. Английский офицер последовал за мной и сказал, что я не уйду, не дав сатисфакцию его другу, которого оскорбил.