История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 - [44]

– Мои паспорта неприкосновенны; я дам их только генеральному правителю, либо вы заберете их вместе с моей жизнью. Уважайте вашего короля: вот его паспорт, вот – графа д’Аранда и вот – от посла Венеции. Вам приказывают меня уважать. Вы получите их, только связав меня по рукам и ногам.

– Уймитесь. Давая их мне, это как если вы даете их Е.В., и если вы будете противиться, я не стану приказывать связать вам руки и ноги, но велю отвести вас во дворец, где вас заставят отдать их публично. Дайте их мне, и я напишу вам квитанцию.

Хозяин говорит мне, что лучше подчиниться, что я ничем не рискую и что мои паспорта могут быть мне только полезны, и соглашаюсь. Он делает мне квитанцию, которую я кладу в свой портфель, который он мне милостиво оставляет, и выхожу с ним из гостиницы, сопровождаемый только шестью сбирами в отдалении. Вспоминая о Мадриде, я нахожу обращение со мной гуманным. Офицер говорит, что я могу приказать хозяину отправить мне обед и ужин. Он предлагает мне пальто, потому что я не хочу свое, простреленное в двух местах пулей, и дорогой я рассказал этому начальнику сбиров все то, что случилось со мной ночью. Он выслушал меня внимательно, не ответив ни словом.

В цитадели он передал меня военному офицеру, который поместил меня в комнату без мебели на первом этаже, окна которой, без решеток, выходили на площадь. Солдат меня запер. Секунду спустя солдат принес мне мой ночной мешок, и четверть часа спустя мне принесли превосходную кровать с покрывалом из узорчатого дамаска, с двумя другими, потому что 16 ноября холод начинал ощущаться. Оставшись один, я предался размышлениям. Что это за тюрьма? Что может она иметь общего с тем, что случилось со мной в полночь? Ничего. Считают необходимым ознакомиться с моими бумагами из соображений, о которых, будучи не виновным ни в чем, я не могу догадаться, и помещают меня в почетную тюрьму, пока их изучают? Я нахожу это в порядке вещей. Дело с убийцами – другое. Даже если тот, кого я ранил, умер, мне нечего бояться. Совет хозяина показывает мне однако, что я должен опасаться всего, если убийцы имели приказ убить меня от кого-то, у кого в руках неограниченная власть. Он был прав, но я не должен был такое предполагать. Прав бы я был, если бы последовал его совету и сразу уехал? Нет, потому что после такого поступка за мной бы, возможно, последовали, поймали и поместили в тюрьму значительно более жесткую. Эта же весьма мягкая. Нужно лишь три-четыре дня, чтобы изучить мои бумаги, меня освободят и вернут их мне. Увидят мои паспорта и будут обязаны меня уважать. Убийство не может исходить из тиранического приказа единственного человека, который может отдать его в Барселоне, потому что тогда со мной не обращались бы теперь с такой предупредительностью. Если приказ исходил от него, он должен был сразу получить информацию, что удар не удался, и тогда приказ меня арестовать таким образом утром, – это не тот выход, который он должен был бы предпринять. Должен ли я писать Нине? Есть ли здесь у меня разрешение писать?

Предаваясь таким образом сотне разных рассуждений, распростершись на кровати, так как у меня не было ни единого стула, и не придя ни к какому выводу, я услышал снаружи шум и открыл окно, чтобы узнать, что происходит. Я вижу, к своему удивлению, подлеца Пассано, ведомого капралом и двумя солдатами в комнату на первом этаже, в двадцати шагах от того места, где я находился. Мошенник, входя туда, поднял глаза и, увидев меня, засмеялся. При этом появлении я растерялся. Я больше ничего не мог понять. Он сказал сестре Нины, что я пожалею. Это какая-то клевета, которую он выдал, и, очевидно, его поместили в тюрьму, чтобы заставить быть гарантом. Это все, что я мог себе вообразить. Мне принесли хороший ужин, и солдат, впрочем, за один песо дуро, что стоит как раз сотню французских су, принес мне стол и стул. Тот же солдат принес мне бумаги и карандаш, как я его попросил; нельзя было приносить перо и чернила без разрешения офицера. Мне принесли также свечи и подсвечник; я провел время, занимаясь геометрическими вычислениями. Я пригласил его поужинать со мной, и он пообещал направить мне завтра солдата, своего друга, который мне будет верно служить. В одиннадцать часов сменилась стража. Моя тюрьма была очень мягкая; она стоила мне дорого, но у меня в кошельке было почти три сотни дублонов. Я переживал, думая, что все это может измениться в любой момент. Утром четвертого дня в мою комнату вошел офицер и грустно мне сказал, что несет дурную новость.

– Я не ожидаю их в этом месте. Что это за новость, месье?

– Я имею приказ поместить вас в башню.

– Меня?

– Да, вас.

– Что-то нашли весьма преступное. Пойдемте, месье.

Он приказывает двум солдатам перенести в башню все то, что я имею, и два других вместе с капралом отводят меня в башню, находящуюся в ста шагах от того места, где я нахожусь. Льет дождь как из ведра. Я вижу круглую тюрьму, нечто вроде погреба, с каменным полом, с четырьмя или шестью щелями наверху, шириной в два дюйма, через которые проникает достаточно света. Офицер говорит, что я должен приказать подавать мне есть раз в день, потому что ночью никому нельзя открывать тюрьму, я думаю, что ее можно назвать «