История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 - [43]

– Говорите, месье, я с удовольствием выслушаю то, что вы имеете мне сообщить.

– Прекрасно. Вы иностранец, вы, возможно, не знаете ни этого места, ни испанских нравов, и, соответственно, вы не знаете, что вы весьма рискуете, захаживая каждую ночь к Нине, когда граф оттуда уходит.

– Чем мог бы я рисковать? Я уверен, что граф об этом знает и не считает это дурным.

– Наверняка он это знает, и, возможно, делает вид, что ничего не знает, опасаясь ее реакции, потому что он ее любит. Если она не говорит вам, что ему это не нравится, то либо она вас обманывает, либо он обманывает ее, потому что не может быть такого, чтобы он любил ее и не ревновал. Последуйте моему совету и извините меня. Прекратите к ней ходить!

– Я благодарю вас, но вашему совету не последую. Мне недостает общения с ней, она принимает меня очень хорошо и любит мое общество, как и я – ее. Я перестану к ней ходить, только когда она мне это прикажет, или если граф скажет мне, что мои визиты к его любовнице внушают ему опасения.

– Он этого никогда не сделает, потому что полагает, что этим себя унизит.

Этот бравый офицер подробно рассказал мне обо всех несправедливостях и насилиях, которые были ему причинены, когда он был влюблен в эту женщину и делал все, что она хотела. Люди, которые, как он предполагал, ее любили, были уволены со службы, другие высланы, третьи помещены в тюрьму, под разными предлогами.

– Этот человек, – добавил он, – занимающий столь высокий пост, который до появления этой Мессалины был примером справедливости и чести, сделался, познакомившись с ней, несправедливым, насильником, слепым, скандальным.

Этот разговор должен был бы меня взволновать, но не тут то было. Я из вежливости сказал этому офицеру на прощанье, что постепенно прекращу туда ходить, не имея, однако, такого намерения. Когда я спросил у него, как он узнал, что я хожу к Нине, он ответил, смеясь, что это явление обсуждается во всех кафе. Я в тот же вечер пошел к ней и ничего ей не сказал. Это для меня совершенно непостижимо, так как я не был ни влюблен в нее, ни заинтересован.

14 ноября я пришел к ней в обычный час и увидел человека, который показывал ей миниатюры, я смотрю на него и вижу бесчестного негодяя генуэзца Пассано или Погомаса. Кровь бросается мне в голову, но я овладеваю собой. Я беру Нину за руку, отвожу ее в соседнюю комнату и говорю, чтобы она сразу отослала этого подлеца, или я немедленно уйду, чтобы больше никогда в жизни не приходить к ней.

– Это художник.

– Я его знаю, я с ним знаком, и говорю вам, немедленно отошлите его, или я ухожу.

Она зовет свою сестру и говорит ей, чтобы та немедленно удалила художника и сказала ему, чтобы его ноги у нее больше не было. Это сразу же было проделано; сестра сказала нам, что уходя он сказал, что я об этом пожалею. Я провел час, рассказывая им значительную часть своих претензий к этому чудовищу.

Назавтра, пятнадцатого ноября, я иду к ней в обычное время и провожу два часа в самых оживленных разговорах, в присутствии жены Скицца. Прозвонило полночь. Ее дверь выходила в аркаду, которая доходила до конца улицы. Едва пройдя двадцать шагов под аркадой, – а ночь была очень темная, – я был атакован двумя мужчинами. Я стремительно отскакиваю, обнажаю свою шпагу, крикнув убийцам и воткнув шпагу в тело ближайшего, после чего выскакиваю из аркады на середину улицы, под маленькой стенкой, что ее окаймляет. В тоже время я слышу выстрел из ружья или пистолета, спасаюсь бегством, падаю, поднимаюсь, не пытаясь подхватить свою шляпу, и бегом, держа обнаженную шпагу в руке, не зная, не ранен ли я, вбегаю запыхавшись в свою гостиницу и бросаю на прилавок, в руки хозяина, свою шпагу, до половины окровавленную. Я рассказываю доброму старику, что произошло, одновременно убеждаясь, что выстрел меня миновал, но отчетливо видя две дыры в рединготе пониже подмышки.

– Я иду спать, – говорю я ему, – и оставляю вам также редингот. Завтра утром вы будете свидетелем и пойдете со мной в правомочный магистрат, чтобы заявить об этом покушении, потому что если будет убит человек, увидят, что я сделал это только для самозащиты.

– Я полагаю, что вам лучше сразу уехать.

– Значит вы думаете, что дело было не так, как я вам рассказал?

– Я всему верю; но уезжайте, потому что я вижу, откуда направлен этот удар, и Бог знает, что с вами случится.

– Со мной ничего не случится. Если я уеду, меня сочтут виноватым. Позаботьтесь об этой шпаге и этом пальто. Меня хотели убить. Это убийцы должны бояться.

Я иду спать, и в семь часов утра я слышу стук в дверь. Я открываю, и входит офицер вместе с хозяином.

– Дайте мне, – говорит он мне, – все ваши бумаги, одевайтесь и идите со мной. Если вы будете сопротивляться, я вызову своих людей.

– По чьему приказу вы требуете мои бумаги?

– По приказу правительства. Их вам вернут, если не будет ничего такого, что могло бы этому помешать.

– И куда я пойду с вами?

– Под арест в цитадель.

Я открываю свой чемодан, и этот человек удивлен, видя, что он по меньшей мере на две трети заполнен бумагами. Я достаю свои одежды и рубашки, которые передаю хозяину, и оставляю чемодан, передав ему ключи. Он говорит мне взять в портмоне все, что может мне понадобиться на ночь, и приказывает хозяину отправить мне кровать. Он спрашивает, есть ли у меня бумаги в карманах, и я отвечаю, что нет, показывая ему, что у меня там только мои паспорта. Он говорит с горькой усмешкой, что именно мои паспорта он и хочет иметь.