Поучительная тенденциозность классицизма позволила ему и в годы штурма феодализма оставаться главным художественным методом во Франции. Просветители XVIII в. не отказались от него. Он тогда служил уже иным историческим задачам искусства. Классицистические трагедии Вольтера («Эдип», «Брут», «Магомет») провозглашали освободительные идеи и были насыщены высоким гражданским пафосом.
Правила о трех единствах в драматургии. Теоретики классицизма полагали, что элементарные требования разума обязывают драматурга вложить все действие сценического события в рамки двадцати четырех часов и представить его происходящим на одном месте, что законы эстетического воздействия требуют от драматурга единой линии сюжета. Отсюда возникли пресловутые «правила» трех единств — времени, места и действия. «…Несомненно, что три единства, в том виде, в каком их теоретически конструировали французские драматурги при Людовике XIV, основываются на неправильном понимании греческой драмы (и Аристотеля как ее истолкователя). Но, с другой стороны, столь же несомненно, что они понимали греков именно так, как это соответствовало потребности их собственного искусства, и потому долго еще придерживались этой так называемой „классической“ драмы после того, как Дасье и другие правильно разъяснили им Аристотеля»,[53] — писал К. Маркс.
Теоретиком французских классицистов был Буало. «Французских рифмачей суровый судия», — говорил о нем Пушкин. Буало был действительно суровым судьей, строгим критиком «рифмачей». Перед ним трепетали, его язвительной оценки боялись. Что же касается настоящих талантов, то к ним критик относился бережно. Мольера он ставил выше всех поэтов Франции XVII столетия, с Расином всю жизнь дружил.
Авторитет Буало как теоретика искусства, начиная с семидесятых годов XVII столетия и до эпохи романтизма, был чрезвычайно велик во всей Европе. Буало выступил на литературную арену уже после того, как классицистическая литература во Франции сформировалась и дала пышные плоды. Он, в сущности, подвел итоги, обобщил опыт поэтов. Теория классицизма, все ее достоинства и недостатки связаны с его именем.
Читая ныне поэму Буало «Поэтическое искусство» (1674), в которой он дает наставления людям пера, не находишь причин оспаривать его советы. Все выглядит весьма разумно. Начинает Буало с напоминания авторам о том, что есть такое понятие, как «талант», — иначе говоря, предостерегает их от бесплодной графомании. («Не чтите за талант охоту рифмовать»). Далее рекомендует не слишком увлекаться, не впадать в крайности, не громоздить в трагедиях «сотни трупов, исполненных печали», избегать напыщенности, ненужных подробностей в описании, не взлетать за облака и не опускаться в грязные низины («Не нужно лишнего, оно обуза книг», «чуждайтесь низкого, оно всегда уродство», но и да «будет изгнана надутая эмфаза»). Буало — решительный противник формалистических излишеств («Блестящих сумасбродств оставим блеск фальшивый»). Словом, призывает писателей к серьезной сдержанности, к мудрой содержательности, к чувству меры. Нельзя не согласиться с Буало, когда он говорит, что «ничто так не прекрасно, как правда». В оценках отдельных поэтов он проявляет подчас тонкий и верный вкус. При всей своей неприязни к низкому и грубому он сумел понять и оценить поэтическое дарование Франсуа Вийона.
Буало ратует за героическое искусство, за прославление героических характеров и возвышенных чувств:
Хотите нравиться и век не утомлять?
По нраву нам должны героя вы избрать, —
С блестящей смелостью и с доблестью великой,
Чтоб даже в слабостях он выглядел владыкой
И чтобы, подвиги являя нам свои,
Как Александр он был, как Цезарь, как Луи.
Не следует видеть в этом лишь призыв к прославлению монархов. Буало отдал, конечно, дань придворному сервилизму, упомянув здесь имя Людовика XIV, но мысль его содержала в себе иную цель — искусство должно быть высоконравственным, учить людей на образцах героических характеров и героических деяний.
Вольтер в XVIII столетии, используя заветы Буало, прославил республиканизм и гражданские чувства в трагедиях «Брут» и «Смерть Цезаря», которые шли во Франции в дни революции.
Однако, рассматривая систему Буало в свете общих принципов искусства, видишь узость и ограниченность того поля деятельности, какое он оставлял поэту. Он перенес в сферу искусства систему логического мышления, изложенную философом Декартом. «Тела, — писал Декарт, — познаются не чувствами или способностью представления, а одним только разумом. Они становятся известными не благодаря тому, что их видят или осязают, но благодаря тому, что их разумеют мыслью. Правота присуща не чувству, а одному лишь разуму, отчетливо воспринимающему вещи» («Начала философии»). Этот тезис Декарта Буало принял на вооружение.
Ум, рассудок становятся арбитром прекрасного, критерием прекрасного, разумное — синонимом прекрасного. Он всюду апеллирует к уму. «Солнце разума», «учитесь мыслить вы, затем уже писать», «полный мысли стих», «умные строки», «путь к разуму» — пестрят в его поэме. Наконец, он прямо заявляет поэту: «Любите разум вы, пусть он в стихах живет и силу им, и красоту дает».
