История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - [6]

Сознавая, что успех может принести огромные выгоды, Шериф собрал до 5 тысяч человек, подошел к Ахалкалакам и 21 февраля штурмовал укрепления. После четырех с половиною часового боя паша принужден был разочароваться в своих ожиданиях и сознать невозможность овладеть крепостью. Геройское сопротивление гарнизона заставило его отступить к укрепленному местечку Хертвиси. Оправившись и устроив свои войска, Шериф намерен был вторично штурмовать Ахалкалаки, но, узнав о прибытии в Грузию главнокомандующего и почти о повсеместном усмирении восстания, он отказался от своего намерения и ушел внутрь своего пашалыка[22].

Маркиз Паулуччи принял действительно весьма решительные меры в подавлении восстания.

Для предварительного увещания возмутившихся он отправил к инсургентам нескольких доверенных лиц, из дворян и духовенства, с прокламациею, в которой обещал им испросить прощение, если они с полным раскаянием и покорностью возвратятся в свои дома.

«– Что вы делаете? – спрашивал главнокомандующий кахетинцев. – Какое ослепление обуяло умы ваши и какая цель ваша? Неужели в несчастном исступлении своем забыли вы силу и могущество неодолимых войск российских, забыли веру христианскую и не видите, что рука Божия, неизбежно карающая клятвопреступных изменников, готова вас поразить!

Вспомните, что вы дерзнули поднять оружие против войск его императорского величества, кои суть братья ваши по вере, защищающие жилища ваши, семейства и имущество от внешних неприятелей, издавна жаждущих вашей погибели, и что вы, в заблуждении своем нарушив присягу, данную вами, в вечной верности его императорскому величеству перед лицом Самого Бога, вооружились против защитников ваших, против самого вашего отечества и против религии. И так, с сердечным соболезнованием, видя бездну, в которую вы сами стремитесь, вовлекая невинные ваши семейства, я счел обязанностью, прежде нежели приступлю к мерам, кои мне предписывает долг и звание мое, объявить вам следующее.

Кахетинский народ! Теперь предлежит вам два пути: один к спасению, а другой к неминуемой гибели. Собрав сильные войска, я иду сам в Кахетию для водворения среди вас покоя. Меч мой готов истребить непокорных мятежников, и вместе с тем рука простерта принять с милосердием раскаивающихся, подобно как отец приемлет заблудшего сына. Почему избирайте немедленно дорогу, которую укажет вам собственное ваше благоразумие. Я же уверяю вас честию моею, что не накажу тех, кои, положив оружие, с раскаянием будут просить прощения и, с семействами своими, возвратясь в свои жилища, примут вновь присягу на верность Его Императорскому Величеству. Но если встречу кого с оружием в руках и противящихся законной власти, то тех предам достойной их казни, без всякого помилования»[23].

Посланные с этою прокламациею явились к инсургентам, но переговоры их были безуспешны.

– Мы, – говорил посланным Коцо Оханов, предводительствовавший толпою[24], – мы знаем, что нас мало в сравнении с русскими, не надеемся их победить, но желаем, чтобы они нас истребили. Мы искали покровительства русского царя, и Бог дал нам его, но несправедливости и жестокости его слуг привели нас в отчаяние. Мы долго терпели. Ныне же, когда Господь послал нам этот ужасный голод, когда мы сами едим коренья и травы, от нас насильственно требуют хлеба и фуража. Нас выгнали из собственных домов, рылись в сундуках и ямах наших, открывали наши запасы вина и, напившись допьяна, оскверняли остальное, бросая туда нечистоты. Неужели и после такого срама дорога нам жизнь? Мы виноваты перед Богом и русским царем, обагрив руки в христианской крови; но Бог свидетель, что изменить русским никогда в нашем помышлении не было: нас вынудили к тому силою, и мы решились погибнуть на месте. На прощение нам надеяться нечего: кто откроет наше положение государю? Разве мы не помним, что нам, бывало, отвечали ваши начальники, когда мы ссылались на него: до Бога высоко, до царя далеко! Ступайте же к ним; ни они, ни вы нас не обманете.

Слова эти, подтвержденные единогласно всеми находившимися в толпе, в тот же день были переданы маркизу Паулуччи. Ему же доставлено было и письмо, служившее ответом на прокламацию.

«Все общество катехинское, – отвечали инсургенты, – в горах и на плоскости живущее, доносит, что мы неопытны в письмах и не можем понять вашего писания. Мы не отрицаемся от Христа, не изменники Государю, ниже клятвопреступники. Вы дали нам повод; что было от всемилостивейшего Государя манифестом повелено, от вас не было исполнено; вы нам дали повод, убивая и вешая на веревке; виновные и усердные не были различены, но и сего мы по усердию к всемилостивейшему Государю и по присяге от нас данной терпели. «Сверх того, чего у нас не было, к тому экзекуциею и штыками вы нас принуждали; убивали наших жен и детей; отняли у нас хлеб и голодом нас морили, а нам говорили, чтобы мы паслись на траве. Как младенцам пастись на траве?

От нарядов не стало у нас быков, а в лесах не нашли мы более лесу для построения ароб (телег) и такой обиды не могли мы более вытерпеть; чем человеку морить своих жен и детей, скорее убьет прежде другого. Мы истинно знаем то, что государь император народа истребить не изволит (не желает). Повод дан вами; сойтись с вами нам более невозможно: мы рискнули и семействами, и собою. Вы давали нам за коду (2 пуда 10 фунт.) по 1 руб. 20 коп., а у кого из нас не было хлеба, брали в плату по 4 рубля за ту же коду.