История ворона - [25]

Подхожу к двери в домик, тяжело дыша. В голове вновь вспыхивает неприятное головокружение.

Сова, или, как ее назвала Джудит, Морелла, садится на край крыши и громко хлопает полосатыми крыльями. Стараясь не обращать внимания на эти жалобные крики, я отвожу взгляд от ее страшных желтых глаз и громко стучу в дверь.

Никто не отзывается.

Оглядываюсь. Вокруг никого, не считая совы. Не теряя времени, отодвигаю задвижку, юркаю внутрь и закрываю за собой дверь.

В гостиной, где спят Джим и Дэбни, вплотную к голым бревенчатым стенам стоит пара простых деревянных кроватей, застеленных серыми шерстяными покрывалами. По центру комнаты стоит стол с тремя стульями, но им, судя по всему, уже давно никто не пользовался.

Я шагаю по полу, и нелакированные старые половицы жалобно стонут под моими подошвами. Опустив глаза, я замечаю на желтом коврике, у самых моих ног, щепотку золы и цепочку таких же черных следов, ведущую к слегка приоткрытой двери в спальню Джудит. Окна в спальне плотно занавешены, к тому же за окном пасмурно – и комната кажется и не комнатой вовсе, а черной бездной.

Крепче сжав хрустальное сердечко и не сводя глаз с двери, я делаю еще пару робких шагов. По спине пробегают мурашки – словно я вновь услышал какой-нибудь из жутких рассказов Джудит, которыми она всегда охотно делилась со мной и другими слугами. Мне вдруг вспоминается ее громкий голос, выводящий каждый слог для драматического эффекта, и ее лицо, на котором пляшут оранжевые отсветы от очага. Всякий раз после таких вот фантастических историй она укладывала меня спать, а я натягивал одеяло на голову и лежал под ним, пока хватало дыхания. Больше всего на свете я боялся, что из темноты высунется ледяная призрачная рука и утащит меня во мрак – или что я открою глаза и увижу призрачное лицо склонившегося ко мне мертвеца!

– Линор! – зову я, не сводя глаз с двери.

Но в ответ ничего – ни голоса, ни дыхания, ни скрипа деревянных половиц.

И всё же я решаю подарить ей первые строки моего нового стихотворения, как дарят в знак примирения оливковую ветвь.

И будет дух твой одинок.

Под серым камнем сон глубок, —

И никого – из всех из нас,

Кто б разгадал твой тайный час!

Пусть дух молчание хранит:

Ты одинок, но не забыт,

Те Духи Смерти, что с тобой

Витали в жизни, – и теперь

Витают в смерти. Смутный строй

Тебя хранит; их власти верь![11]

И снова никакого ответа, лишь тишина. И эхо моих же слов, отражающихся от стен.

Я собираюсь уже уйти, но стоит мне только повернуться к выходу, как дверь в спальню открывается шире.

Я замираю, дыхание у меня перехватывает.

– Запиши эти слова, – требует голос, отдающийся дрожью у меня в груди.

По спине снова бегут мурашки, а на коже выступает холодный пот – я чувствую, как он стекает к плечам.

Я вижу ее – мою Линор, эту живую тень, рожденную из пламени моей души. Она выглядывает из-за двери и выходит мне навстречу. У ее губ всё тот же бордовый оттенок, что и у стены, из которой она появилась, и я даже замечаю у нее на нижней губе тот же узор – геральдические лилии, – что и на обоях в моей комнате. Ее мертвенно-бледное лицо еще сильнее осунулось с нашей прошлой встречи, отчего круглые, черные как уголь глаза кажутся еще больше. Я вдруг замечаю, что ее широкий лоб, обрамленный спутанными черными кудрями, которые давно бы пора расчесать, очень похож на мой.

– Запиши эти слова, – повторяет она уже медленнее.

– Н-н-не… не могу! – отвечаю я, отпрянув. – Только когда покину «Молдавию». Но зато я уже придумал название – «Духи Смерти»! Тебе нравится?

Она кивает на серебряную цепочку, которая свисает с моей руки:

– Что это у тебя?

Я разжимаю ладонь и показываю ей хрустальное сердце темно-красного, почти черного цвета, напоминающего цвет глаз моей музы.

– Подарок. Для тебя.

Она склоняет голову вправо и с сомнением смотрит на меня, давая понять, что украшение не вызывает у нее доверия.

– Я хочу извиниться за то, как нахально себя вел по отношению к тебе, – говорю я. – И за то, что напился. Прошу, прими этот дар в знак моих искреннейших извинений.

Она поджимает бордовые губы.

– Ты говоришь совсем как мерзавец, вызубривший вежливые фразы.

Мне не удается сдержать короткий смешок.

– Меня и впрямь учили этикету, однако я нисколько не лукавлю. Один человек, который знает о музах куда больше моего, разъяснил мне мою неправоту.

Линор осторожно направляется ко мне, не сводя глаз с поблескивающего украшения.

Рука у меня подрагивает.

Цепочка тихонько звенит.

А жуткие человечьи зубы на ее шее стукаются, ударяясь друг о друга – кажется, что это щелкает зубами живой человек!

Она берет хрустальное сердце и принюхивается к нему. Ей так нравится его аромат, что она закрывает глаза и с наслаждением выдыхает.

– Пахнет театром! – замечает Линор, и ее голос вдруг становится теплее, мягче, приятнее на слух.

Я с облегчением выдыхаю.

– Я нашел его в коробке с реквизитом.

Она вновь открывает глаза. В зрачках вспыхивают поэтические искорки.

– Цепочка длинная, – сообщаю я. Мой собственный голос отчего-то вдруг стал высоким и нервным. – Поэтому ты легко наденешь подвеску через голову – мне не придется ее застегивать.

Она надевает украшение сама – Слава Небесам, мне не приходится к ней притрагиваться! А потом высвобождает волосы из-под цепочки и поправляет сердце на перепачканном золой корсаже, в нескольких дюймах от ожерелья с зубами. Хрустальный кулон заливает черную ткань алым сиянием.