История Спарты (период архаики и классики) - [139]
Из случайных намеков в источниках мы можем отчасти представить себе, на каких принципах строилась спартанская система обложения. Крупный вклад в казну, очевидно, составили те 470 талантов, которые Лисандр вернул Спарте в 404 г. (Xen. Hell. II, 3, 8). Спартанцы определили условия мирного договора с Афинами исключительно в своих интересах, без учета пожеланий членов Пелопоннесской лиги. У Ксенофонта в "Греческой истории" фиванские послы одной из главных причин своего разрыва со Спартой выставляют то, что спартанцы лишили их законной доли в добыче (III, 5, 12). Об этом же говорит и Юстин (V, 10, 12-13).
В мирный договор 404 г. спартанцы не включили пункт, касающийся выплаты фороса. Однако, как верно в свое время заметил Ф. Ф. Соколов, "это совершенно в духе древних, и особенно в духе спартанцев. Истолкование условий или законов иногда значительно расширяло их содержание"[021_122]. Но тем не менее, основываясь на немногочисленных и лаконичных сообщениях античных авторов, особенно Аристотеля, мы все-таки можем представить себе, что собою представлял "союзнический сбор" и на каких принципах строилась вся финансовая политика Спарты.
В "Афинской политии" Аристотель приводит подлинный текст афинского декрета 403 г., где встречается упоминание о "союзнической казне". Если учесть, что в нашем распоряжении находятся главным образом только самые краткие и косвенные свидетельства об обложении спартанских союзников, то сохраненный Аристотелем текст этого важного политического акта приобретает особое значение.
Созданная спартанцами в 404 г. казна, по всей видимости, называлась to; summacikovn. Во всяком случае, Аристотель, рассказывая о восстановлении демократии в Афинах, приводит полный текст договора между демократической и олигархической партиями (последняя находилась в Элевсине). Один из пунктов этого договора гласил, что "вносить подати с доходов в союзную казну (suntelei'n eij" to; summacikovn) элевсинцы должны наравне с остальными афинянами" (Ath. pol. 39, 2). Выражение to; summacikovn буквально может быть переведено как "союзная касса". Однако в действительности здесь речь идет не о союзном органе, ибо деньги непосредственно поступали в спартанскую казну[021_123]. Несколько двусмысленный способ выражения, наверное, проистекал из желания Спарты как-то скрыть свою абсолютную монополию на этот денежный налог. С полным основанием можно предполагать, что денежный взнос также официально назывался не форосом, как в Первом Афинском морском союзе, и не синтаксисом, как во Втором, а синтелией (suntevleia). К такому выводу приходят Г. Парк и Д. Лотце на основании употребленного Аристотелем глагола suntelei'n (Ath. pol. 39, 2)[021_124].
Но попытка как-то завуалировать суть дела с самого начала была обречена на провал. Правильную оценку этому явлению дали Исократ (XII, 67), Полибий (VI, 49, 10) и Диодор (XIV, 10, 2). Они единодушно называли денежное обложение, существующее в Спартанской державе, форосом. Данное слово, собственно, не является техническим термином и в широком смысле означает любые денежные поборы. В таком значении оно встречается и в документальных, и в нарративных источниках[021_125]. Но в своем специфическом значении слово "форос" употреблялось для обозначения принудительных взносов в Первом Афинском морском союзе. Явная общность между афинским и спартанским форосом состоит в том, что, во-первых, этот денежный налог в обоих случаях был принудительным, во-вторых, он собирался не только в военное, но и в мирное время, что в спартанском союзе было еще менее объяснимо, чем в афинском. Ведь первоначально у Спарты не было никакого противника, который мог бы угрожать безопасности ее державы.
Мы постарались показать, что гармосты с гарнизонами и форос были важнейшими элементами организации Спартанской державы. В этой связи интересно заметить, что в знаменитой надписи об образовании Второго Афинского морского союза есть специальная статья, в которой предавались анафеме именно эти три символа "империализма" (IG, II>2, 43 = Tod>2, N 123 - mhvte froura;n eijsdecomevnw/ mhvte a[rconta uJpodecomevnw/ mhvte fovron fevronti). Весьма вероятно, что здесь имелась в виду именно спартанская державная политика.
Спартанцы не достигли успеха в использовании этих методов и не нашли никакого себе оправдания в глазах своих союзников. "История Спартанской империи, - пишет Г. Парк, - иллюстрирует, насколько опасно строить свой успех на нарушении принципов политической морали. Таким антиморальным, например, был шаг Спарты в сторону Персии. Спарта немного получила от этого союза. Главное его детище (имеется в виду Лисандр. - Л. П.) - это человек, который был готов на кооперацию с Персией до любого предела"[021_126].
Уже в древности не раз высказывалась мысль, что спартанская гегемония над Грецией была началом гибели Спарты. Так, по словам Исократа, "политический строй лакедемонян, который в течение семисот лет никто не увидел поколебленным... оказался за короткое время этой власти [спартанской гегемонии] потрясенным и почти что уничтоженным" (VIII, 95). Точно такую же точку зрения на спартанскую гегемонию высказывал и Плутарх в биографии Агесилая: "Начало порчи и недуга Лакедемонского государства восходит примерно к тем временам, когда спартанцы, низвергнув афинское владычество, наводнили собственный город золотом и серебром" (5). Гранью, таким образом, для Плутарха является конец V - начало IV в.
Спарта всегда была и остается загадкой как для античных писателей, так и для исследователей Нового времени. Никто из ее современников не имел точных сведений о том, что происходит внутри Спарты, куца чужеземцам путь был закрыв а самих граждан, если того не требовали чрезвычайные обстоятельства, за ее пределы не выпускали. Нынешние очерки петербургского антиковеда, профессора Санкт-Петербургского университета Л.Г. Печатновой позволяют заглянуть нам в этот заповедный мир, раскрывают на материале самых разнообразных источников, что собой представляло «государство равных» в реальности.
В брошюре в популярной форме вскрыты причины появления и бытования антисемитизма, показана его реакционная сущность.
«В Речи Посполитой» — третья книга из серии «Сказки доктора Левита». Как и две предыдущие — «Беспокойные герои» («Гешарим», 2004) и «От Андалусии до Нью-Йорка» («Ретро», 2007) — эта книга посвящена истории евреев. В центре внимания автора евреи Речи Посполитой — средневековой Польши. События еврейской истории рассматриваются и объясняются в контексте истории других народов и этнических групп этого региона: поляков, литовцев, украинцев, русских, татар, турок, шведов, казаков и других.
Монография посвящена одной из ключевых фигур во французской национальной истории, а также в истории западноевропейского Средневековья в целом — Жанне д’Арк. Впервые в мировой историографии речь идет об изучении становления мифа о святой Орлеанской Деве на протяжении почти пяти веков: с момента ее появления на исторической сцене в 1429 г. вплоть до рубежа XIX–XX вв. Исследование процесса превращения Жанны д’Арк в национальную святую, сочетавшего в себе ее «реальную» и мифологизированную истории, призвано раскрыть как особенности политической культуры Западной Европы конца Средневековья и Нового времени, так и становление понятия святости в XV–XIX вв. Работа основана на большом корпусе источников: материалах судебных процессов, трактатах теологов и юристов, хрониках XV в.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.