История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - [8]

Так события подошли к кануну 21 июня. Сведения становились час от часу тревожнее. Уже на протяжении нескольких дней германское посольство в Москве эвакуировало весь недипломатический персонал и жгло секретные документы. Немецкие суда покидали советские порты, не закончив погрузки. Сталин и Молотов сделали последнюю попытку завязать переговоры с Берлином. Советскому послу было поручено встретиться с Риббентропом и вручить ему ноту, в которой после выражения протеста по поводу враждебных актов со стороны нацистов предлагалось провести новое рассмотрение советско-германских отношений. Гитлеровский министр уклонился от встречи. Молотову пришлось лично вызывать посла Шуленбурга с целью попытаться завязать переговоры. «В чем заключается недовольство Германии в отношении СССР, если таковое имеется?» — спросил он[79]. Шуленбург не в состоянии был дать ответ.

Советские источники отмечают, что в последние часы перед началом агрессии два немецких перебежчика принесли сведения об атаке, которая вот-вот должна была начаться[80]. Рассказ третьего, судя по описаниям, был наиболее обстоятельным. Тимошенко и Жуков предложили привести войска всех приграничных округов в полную боевую готовность. Сталин счел такое решение «преждевременным»; он не хотел «сеять панику» и еще надеялся разрешить конфликт «мирным путем». Он утвердил поэтому более осторожную директиву, объявлявшую возможным «внезапное нападение». Но в первых же пунктах директивы тем не менее повторялось, что не следует «поддаваться ни на какие провокационные действия». Далее следовали другие распоряжения: занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе, рассредоточить и замаскировать авиацию, привести в боевую готовность войска и противовоздушную оборону. Без особого разрешения никаких других шагов предпринимать не следовало. Директива была передана после полуночи[81].

Было уже поздно. В 3.30 со всех сторон стали поступать сообщения о воздушных налетах на советские города. Некоторые руководители (в точности известно о Маленкове и Мехлисе) не хотели верить этим отчаянным сигналам[82]. Сталин, который незадолго до этого лег спать, был разбужен телефонным звонком Жукова. Час спустя в Кремле собрались все члены Политбюро. Молотов вызвал германского /22/ посла. Телефоны звонили не переставая: из приграничных округов сообщали о том, что и сухопутные войска нацистов во многих точках перешли в наступление, и просили инструкций. Вернувшись после встречи с Шуленбургом, Молотов произнес только: «Германское правительство объявило нам войну». «Наступила длительная, тягостная пауза», — комментирует Жуков[83].

Над Москвой давно уже взошла заря воскресенья, 22 июня. Народ готовился по-праздничному провести этот выходной день. Как и во многих других городах страны, люди ни о чем не подозревали. Первые слухи начали распространяться поздним утром. Но советским гражданам пришлось ждать до полудня, прежде чем они услышали по радио, что началась война. Один из свидетелей, оказавшихся в то утро в советском посольстве в Берлине (представители посольства также были вызваны ночью к Риббентропу, где услышали страшную весть), рассказывает, что сотрудники буквально прилипли к радиоприемникам, поскольку всякая связь с Москвой была прервана. Но из Москвы слышались лишь обычные передачи и музыка мирного времени. Наконец в полдень выступил Молотов.

Сталин не обращался к советскому народу до 3 июля. Не предусмотренная им немецкая агрессия и сразу же обрисовавшаяся на границах военная катастрофа произвели на него сокрушительное действие. Первым о его растерянности поведал в 1956 г. Хрущев. Мало кто рассказал об этом так откровенно. Имеется, во всяком случае, достаточно подтверждений того, что Сталин пережил тогда тяжелый психологический кризис. Уже в ту трагическую ночь, когда Жуков разбудил его своим звонком, он долго молчал, так долго, что его собеседник был вынужден спросить: «Вы меня поняли?»[84] Потом, после первого катастрофического дня войны, он дал выход раздражению при встрече с сотрудниками Генерального штаба. Затем он уединился в своей резиденции, не желая ни видеть, ни слышать никого. Труднее установить, сколько продлилось это уединение. Хрущев говорил про «длительный период». Один писатель, имевший доступ к закрытым документам, — о нескольких «десятках часов». Из воспоминаний Главного маршала артиллерии Воронова можно заключить, что речь шла о нескольких днях[85]. Расчеты, на которых Сталин с 1939 г. строил свою политику, внезапно рухнули. /23/

Примечания

1. A.M. Василевский. Дело всей жизни. М., 1973, с. 120.

2. К. Симонов. Живые и мертвые. М., 1966, с. 3.

3. H.Н. Воронов. На службе военной. М., 1973, с. 170; Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления. М., 1975, т. 1, с. 253.

4. Более подробно эти события рассматриваются в первом томе настоящего исследования.

5. Правда, 30 марта 1940 г.

6. Более подробно см. Дж. Боффа. История Советского Союза. М., 1990, т. 1.

7. Об этом эпизоде см. L. Woodward. British Foreign Policy in the Second World War. London, 1962, p. 16—32; Henry Michel.