История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - [11]
II. После победного окончания войны Сталин изменил оценку, заявив в 1946 г., что вторая мировая война против держав «оси», в отличие от первой, с самого начала имела характер антифашистской, освободительной войны. В советской историографии встречаются различные оценки. Чтобы дать представление о тех выводах, к которым пришли советские историки, приведем оценку одного из последних и авторитетных трудов (История второй мировой войны, т. 3, с. 8): «Война началась как империалистическая, захватническая, несправедливая со стороны главных ее участников, а затем благодаря неуклонно возраставшей активности широких масс трудящихся в борьбе против гитлеровских захватчиков стала приобретать освободительный, антифашистский характер».
III. Даже в октябре 1941 г., при встрече с первой англо-американской миссией, прибывшей в Москву, Сталин требовал от британского представителя лорда Бивербрука разъяснений насчет дела Гесса. Интересно отметить, что советская историография до сего дня отказывается разделить наиболее распространенную на Западе интерпретацию этого эпизода, стремящуюся свести к минимуму его политическое значение (см. James Douglas Hamilton. Il folle volo di Hess. Milano, 1973). В целом советские историки продолжают считать, что: 1) Гесс действовал если не по прямому поручению Гитлера, то по крайней мере с его молчаливого одобрения; 2) англичане не просто ограничились выслушиванием Гесса, с ним велись самые настоящие переговоры (История Великой Отечественной войны Советского Союза, т. 1, с. 367—369; Ф.Д. Волков. Неудавшийся прыжок Рудольфа Гесса. — «Новая и новейшая история», 1968, № 6; Валентин Бережков. С дипломатической миссией в Берлин, 1940—1941. М., 1966, с. 84—88).
Трагическое лето 1941-го
Прорванные линии обороны
Когда 22 июня Молотов обратился по радио к притихшей стране, он сказал, что выступает по поручению «Советского правительства и его главы, товарища Сталина». Более всего в этой речи он позаботился подчеркнуть, насколько неоправданной была немецкая агрессия. Молотов добавил, что другой захватчик, Наполеон, потерпел в России поражение, и призвал армию и народ к войне «за родину, за честь, за свободу». Закончил он тремя лапидарными фразами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами»[1]. Это звучало как клятва, ибо то, что происходило в те же часы на западной границе, напоминало всеобщий крах.
Немецкое нападение развертывалось на всем протяжении границы от Балтийского моря до Карпат и осуществлялось тремя группами армий: «Север», «Центр» и «Юг». Заданные им три главных стратегических направления были нацелены на Ленинград, Москву и Киев (с последующим выходом в индустриальный район Донбасса и Восточную Украину). Замысел нацистского командования состоял в том, чтобы за одну кампанию рассечь на части, окружить и уничтожить Советские Вооруженные Силы, причем на возможно более близких к границе рубежах. Наступление должно было завершиться оккупацией всей европейской части страны вплоть до линии от Архангельска до Волги, вдоль всего ее течения до самого устья. В соответствии со схемой, уже применявшейся при вторжении в западноевропейских странах, главной ударной силой служили четыре мощные бронетанковые группировки. Две из них были включены в состав группы армий «Центр», призванной быть главным наступательным фронтом, и по одной — в состав групп армий «Север» и «Юг»[2].
Советские войска, находившиеся в приграничных районах, представляли собой немалую силу: 170 дивизий, из которых 149 — в четырех особых округах, протянувшихся от Балтийского моря до Черного; но большая часть дивизий была неукомплектована. В целом это составляло 2,9 млн. человек (из 5 млн. уже мобилизованных) против 5,5 млн. у немцев и их союзников. Дислокация войск страдала многими недостатками. Лишь 48 дивизий находились на расстоянии 10—50 км от границы, остальные были удалены от нее на 80—300 км. Наиболее крупное сосредоточение войск находилось к югу от Припяти. Выдвинутые вперед части были слишком уязвимы для охватных маневров: так, целых две армии находились в Белостокском выступе, по флангам которого немцы нанесли чудовищной силы удары, охватив его клещами (нечто подобное происходило и к югу, в Западной Украине)[3]. Сосредоточив свои дивизии на /24/ направлениях главных ударов, германский генеральный штаб создал здесь подавляющее превосходство сил. Уступающий по численности и распределению войск фронт советской обороны был разорван молниеносными прорывами бронированных немецких клиньев. К полудню 22 июня 1200 советских самолетов были уже уничтожены, большей частью на земле, в результате бомбардировок. Нападающие, таким образом, за считанные часы обеспечили себе и абсолютное господство в воздухе[4].
Сегодня мы располагаем авторитетной советской мемуарной литературой о войне[5]. Многие из ее участников возвращаются в своих воспоминаниях к ее первым дням. В целом их описания воссоздают одну и ту же трагическую картину. Нерешительный сигнал тревоги, переданный из Москвы в ночь с 21 на 22 июня, достиг войск с большим опозданием, когда немецкое вторжение уже началось. Мосты через пограничные реки, вроде Буга, были захвачены атакующими частями в целости и невредимости. Вся тяжесть первого удара пришлась на немногочисленные подразделения пограничников, которые сражались с большим мужеством (самый прославленный пример — сопротивление Брестской крепости, маленький гарнизон которой, даже оказавшись в полной изоляции, многие недели противостоял немецкой осаде[6]). Но бронетанковые и мотомеханизированные передовые части германской армии в первый же день прорвались в глубь советской территории, порой на расстояние до нескольких десятков километров, расстраивая и парализуя все попытки организовать оборону. С самого начала атакующим удалось нарушить и без того страдавшую недостатками систему связи Красной Армии. Это было достигнуто с помощью бомбардировок, парашютных десантов и диверсионных групп, заранее просочившихся на советскую территорию (не следует забывать, что приграничные районы лишь незадолго до этого вошли в состав СССР и местное население, особенно в Прибалтийских республиках, было настроено далеко не просоветски[7]).
