История со счастливым концом - [6]

— Могла бы со своей новостью дяди Йокса дождаться, хотелось бы увидеть его физиономию, наверняка была бы такая же безучастная и скучная, как когда он по радио сигнал точного времени слышит…

В этой семье Пеэтсона никто Пеэтсоном не называл. Он был Йоксом, как в далеком детстве, им и остался.

ЧЬЯ-ТО ОДНОКЛАССНИЦА

На самом деле и этой ночью Леа смогла поговорить с Ним. Чуть-чуть. С гулькин нос, если шутейно — но было не до шуток. Он сказал, что все катится под откос. У людей не осталось ничего святого, и они сами себе роют могилу. Что это начало конца. Может, год-другой еще дадут из милосердия, а потом не будет ничего.

— Но если больше ничего не будет, то никто и оплакивать никого не будет, — сказала Леа. На что Он лишь снисходительно улыбнулся. Эту улыбку можно было понимать по-разному.

— Мамочка, что он хотел сказать этой улыбкой? — спросила Леа. Но мамочка не знала, что ответить и предпочла в очередной раз промолчать. Иногда ее молчание злило Леа. Как язык проглотила, сердито думала она. А потом начинала злиться на себя за то, что рассердилась. Кроме мамочки у нее больше никого не осталось.

Не осталось? А было когда-нибудь? Ей никак не удавалось припомнить в точности. Воспоминания и грезы смешались в голове, превратившись в сплошной сумбур. Почему так говорят — сум-бур? Леа попыталась представить себе сумбур: вздор, чепуха, несуразица. Сумбур.

Она подумала, что у нее и впрямь никого кроме мамочки нет, а вот мамочке кто-то принес на могилку цветы. Роскошные красные бегонии. Могло показаться, что они проросли на участке и расцвели пышным цветом всего за одну ночь. Но нет! Просто-напросто какой-то хитрован спрятал горшок, закопал его в песок. Леа решила, что это должно быть очень лицемерный человек, раз он настолько и во всем стремится всех надуть.

— Мамочка, не верь, — сказала Леа и погладила мамины волосы.

Вдруг она ощутила, как в ней просыпается жгучая ревность. Настолько жгучая и острая, что полоснула по сердцу как ножом: у нее кроме мамочки никого нет, а мамочке кто-то потихоньку приносит цветы… Какая-то тайная любовь, что ли, раздраженно подумала она. И втайне от меня. Вечно я узнаю обо всем последняя! Чувство ревности никак не хотело уходить, сидело в Леа наподобие беспардонного гостя. В конце концов Леа устала гнать незнакомца, выдернула горшок из песка и сразу почувствовала облегчение.

Теперь предстояло незаметно унести горшок с цветами. Из-под полы подбросить на чей-нибудь чужой участок. Леа огляделась. В отдалении одна женщина разравнивала граблями песок. Другая таскала в лейке воду. Обе заняты собой, вроде как дальше своего носа не видят. Метрах в десяти виднелась заросшая травой могила, туда, хихикая, она цветы и высадила.

А вдруг в мое отсутствие кто-нибудь поступил точно так же, как я, думала Леа, пальцами разравнивая песок. Мысль показалась забавной. Она представила себе, как с этой заброшенной могилы бегония перекочует дальше, потом еще дальше, обретая для себя ежедневно и в день по много раз новый дом. Выходит, это бегония-кочевница, подумала Леа.

Песок в головах мамочки был теперь гладким, как и раньше, и все стало так, будто цветка никогда и не было.

— Видишь ли, мамочка, таков он, этот смешной мир, — произнесла Леа, шаря по карманам в поисках свечного огарка. Понятно, свечи закончились. Надо добыть новые, но сейчас не самое удачное время. Слишком много народу, чтобы собирать по чужим участкам потухшие огарки. Этим лучше заниматься в сумерках, когда никто уже не решается идти на кладбище.

— Нету свечки, мамочка, — грустно сказала Леа, но тут наткнулась на какую-то бумажку, которая странно хрустела под пальцами. Леа вытянула из кармана шуршащую голубую бумажку и полюбовалась, как расположенная в одном конце серебристая полоска переливается всеми цветами радуги. Похоже на трюк фокусника: на полоске появляется цветной песик и тут же исчезает, чтобы вновь появиться. На другой стороне полоски не было, но если посмотреть на свет, неожиданно появлялось изображение поэтессы Лидии Койдула там, где вообще ничего не было напечатано.

— Иллюзионисты, — весело проворчала Леа.

Могли бы и меня назвать Лидией, подумала она. Имя Леа ей никогда не нравилось. Однажды, давным-давно, в тускло-желтом свете вечерней электрички она сидела напротив мужчины с широким лицом и в очках, который читал книгу под названием «Леа». Она узнала этого человека — знаменитого актера и театрального режиссера Вольдемара Пансо.

— Меня тоже зовут Леа, — неожиданно даже для себя сказала Леа. Режиссер убрал книгу в портфель и стал с ней беседовать, а по ходу разговора Пансо как бы признался, что вновь хочет поставить пьесу Смуула «Леа», а Леа призналась, что мечтает стать актрисой.

Леа свернула бумажку в плотную трубочку и воткнула торчком в песок, после чего вытащила спичку и уже было чиркнула ею, чтобы вместо свечки запалить рулончик, как вдруг вспомнила, что эта Койдула ей вовсе не принадлежит. Это Пеэтсон дал. Вроде бы на хранение?..

Только зачем Пеэтсону свои деньги отдавать ей на хранение?

Этого Леа не знала. Но ведь люди порой совершают необдуманные поступки. И без всякой затаенной цели. У Пеэтсона, похоже, все-таки был какой-то свой умысел, думала Леа и неожиданно ощутила, что ей до сих пор столько же лет, сколько было в той электричке, когда она ехала с Пансо.