История Сицилии - [123]

Этот смелый, можно даже сказать, дерзкий шаг почти наверняка вызовет испуганные возгласы по всей Европе, приведет к серьезным дипломатическим осложнениям и способен вовлечь нас чуть позднее в войну с Австрией. Зато он спасет нашу революцию и сохраняет для итальянского движения то качество, которое является одновременно его славой и силой: речь о государственности и монархии.

Возникали и иные осложнения. Например, политическое: Бурбоны вывели свои войска из Сицилии, но продолжали считать остров своим владением. 25 июня король Франциск восстановил конституцию, дарованную его отцом в 1848 году, и пообещал Сицилии новые политические и экономические реформы. Он даже попытался начать переговоры с королевством Сардиния, но Виктор-Эммануил, что неудивительно, отказался. Второе осложнение было сугубо внутренним: неумолимо надвигалось крестьянское восстание. Гарибальди и его сторонники (за исключением Криспи) полагали, что проблемы, одолевавшие Сицилию и Mezzogiorno[175], почти аналогичны проблемам севера; они не осознавали, почему кампания, которая виделась им самим походом за объединение страны, может перерасти в классовую борьбу. Но произошло именно так. По словам одного молодого монаха, свободы не было достаточно для тех, кто лишился хлеба; это была война угнетенных против угнетателей, которых обнаруживали теперь не только при дворе, но и в каждом городе. Требовалось нечто большее, нежели просто свержение Бурбонов. Некоторые крупные поместья были силой захвачены крестьянами; тем летом Гарибальди получил обращение британского консула в Мессине с просьбой прислать вооруженный отряд для защиты обширной территории в Бронте, до сих пор принадлежавшей потомкам лорда Нельсона. Гарибальди мгновенно откликнулся на этот призыв; последовали массовые аресты и казни.

Кавур между тем убедил Виктора-Эммануила направить Гарибальди официальное письмо с предложением отложить вторжение на материк. Король составил послание, но сам он куда более оптимистично смотрел на вероятное вторжение, чем его главный министр, и, похоже, был куда менее озабочен собственным авторитетом. Поэтому он отправил вслед второе письмо, точнее, личную записку для Гарибальди, где намекал, что официальные инструкции допускается при необходимости игнорировать. Вдобавок в черновике записки содержался следующий абзац:

Генерал должен ответить, что исполнен преданности и почтения к королю и хотел бы иметь возможность последовать наставлениям короны, однако его обязанности по отношению к Италии не позволяют принимать на себя обязательства отказывать в помощи неаполитанцам, если те обратятся к нему, дабы призвать его освободить их от правительства, которому верноподданные и добрые итальянцы попросту не могут доверять. Таким образом, к сожалению, он должен сохранять за собой полную свободу действий.

Гарибальди в самом деле ответил приблизительно в таких выражениях и в таком смысле. Воспользовавшись тайной линией прямой связи с королем, он сообщил Виктору-Эммануилу в конце июля, что решил пересечь пролив 15 августа или даже ранее, и просил прислать 10 000 ружей со штыками до указанной даты. Король, чей оптимизм укреплялся с каждым днем, распорядился сделать все возможное, чтобы удовлетворить пожелания генерала. Он также посоветовал Гарибальди поберечь неаполитанскую армию, дабы ее можно было объединить с армией Пьемонта в случае попытки австрийцев вернуть себе Ломбардию. Франциска II следовало беспрепятственно выпустить из Неаполя, целым и невредимым.

Ширина Мессинского пролива – всего три километра, но он представлял собой существенное препятствие. Армия Бурбонов насчитывала 80 000 человек, из которых 16 000 солдат размещались на побережье Калабрии; флот Бурбонов полностью контролировал окрестные воды. Пробная попытка переправы в ночь на 8 августа завершилась неудачей, и даже после прибытия несколько дней спустя еще двух пароходов и 2000 добровольцев из Генуи многим казалось, что экспедиция «Тысячи» подошла к концу. Однако Гарибальди составил хитроумный план, по которому предполагалось вообще забыть о проливе. Два судна, одно за другим, отправили в бухту Джардини-Наксоса[176], примерно в пятидесяти километрах к югу от города Таормина, откуда был выход в открытое море. Когда сам Гарибальди прибыл туда во второй половине дня 18 августа, 4200 добровольцев уже находились на борту. Небольшую протечку на одном из судов спешно залатали (залепили коровьим навозом), и «Тысяча» отплыла тем же вечером. На рассвете они очутились в Калабрии.

Наверняка было бы лучше, начни они свой долгий путь сразу, но люди отчаянно нуждались в отдыхе. Те, кто прибыл из Генуи, не спали на протяжении трех суток, а нехватка места на борту вынудила их простоять не смыкая глаз и эту ночь. Повалившись без сил на песок у кромки воды, они потому оказались легкой добычей для двух вражеских кораблей, которые, получив предупреждение о высадке по телеграфу, подошли к побережью и немедленно открыли огонь. Многие инсургенты были убиты или ранены, и когда вечером 19 августа отряд все же выступил в путь, его численность уменьшилась до примерно 3600 человек. По счастью, это было последнее испытание. Инсургенты спокойно преодолели по суше тридцать километров до Реджо и заняли город после короткой, но яростной стычки. По мере их продвижения по Калабрии сопротивление Бурбонов ослабевало. Сохранились замечательные мемуары, где упоминается, что Гарибальди бродил среди сдавшихся в плен неаполитанских солдат, напоминал им, что они тоже итальянцы, и приглашал присоединиться к «Тысяче». Между тем неаполитанский флот покинул пролив, что позволило еще большему числу добровольцев переправиться на материк с Сицилии. Начались народные восстания в Потенце, Фодже и Бари. Разумеется, дорога не была легка; от Реджо до Неаполя около двухсот миль по пересеченной местности, и люди валились с ног от усталости, жары и дефицита воды.