История Сепфоры, жены Моисея - [27]

Обаб и его спутники могли бы обидеться, что при них говорили на языке, которого они не могли понять. Но перед ними стоял другой Моисей, твердый и властный, серьезный и встревоженный.

— Когда они замолчали, — сказал в заключение Обаб, — можно было подумать, что Моисей проглотил яд ядовитой змеи.

— И ты не знаешь, что ему рассказал торговец? — спросила Орма с притворным равнодушием.

— Я уже сказал, что он говорил на языке Египта

— Ты не спросил Моисея, что его так расстроило? — удивилась Сефоба.

— Мне не хотелось этого делать.

— Но потом ты мог расспросить торговца, — настаивала Орма.

— Обаб сделал все правильно, — вмещался Иофар. — Это выглядело бы неуместным любопытством.

— Моисею не задают вопросов, — мрачно поддержала Сепфора. — Если он хочет, он говорит сам. Он нам это доказал.

Обаб бросил на нее прозорливый взгляд, улыбнулся и согласно кивнул головой.

— Ты права, сестра. Кроме того, он помолчал некоторое время, потом встал и извинился за то, что говорил на языке, которого мы не могли понять. Он сказал: «Моя невежливость велика, но мое незнание языка Мадиана еще больше. Я только хотел быть уверен в том, что правильно понял услышанное». Пожелал нам доброй ночи, и на рассвете его уже не было среди нас.

— Гм! Это был только предлог. Моисей уже достаточно хорошо владеет нашим языком, — сказал Иофар.

— Значит?

Обаб посмотрел Сепфоре в глаза и сказал:

— Значит, он не хотел, чтобы мы слышали то, что он услышал от торговца.

Сын Фараона

Вершина горы Хореба уже давно скрылась за облаками, которые бесконечной серой чередой неслись по небу в сторону юга. Сепфора то и дело закрывала лицо шалью, чтобы защититься от порывов ветра, взметавшего с дороги тучи пыли и песка, и удержать на плече кувшин с пивом. Складки покрывала бились вокруг ее ног, вынуждая наклоняться вперед, чтобы противостоять шквальному ветру.

Перейдя через гребень скалы, покрытой диким кустарником, она приблизилась к деревне, где жили кузнецы.

Вжатые в углубление длинной расщелины, извивавшейся между обрывами, дома деревни образовали огромный удлиненный круг. Стены домов, сложенные из сырого кирпича, и глиняные крыши сливались с окружающими скалами. Над огромным двором, в котором кипела жизнь, нависал вырывавшийся из кузниц огненный дым, который ветер сначала наматывал вокруг своего невидимого пальца, а потом разносил в клочья. У Сепфоры запершило в горле.

В ограде двора, к которой прилипли дома кузнецов, были только одни тяжелые деревянные ворота, отчего деревня была похожа на крепость, и проникали туда только те, кого кузнецы готовы были принять. Таковы были кузнецы, свято хранившие тайну своего мастерства, и ценное оружие, которое производили кузнецы этой деревни, славилось от Евфрата до Итеру.

Между порывами ветра, сгибавшего до самой земли колючие кустарники, Сепфора услышала первые удары молота и решительно направилась по дороге, размытой недавними дождями. В тот же момент раздался низкий протяжный звук бараньего рога, предупреждавший кузнецов о том, что кто-то приближался к их крепости. Сепфора, продолжая спускаться по тропе, отбросила шаль, чтобы стражи могли увидеть ее лицо. Добравшись до конца тропы, она обошла несколько загонов для длинношерстных мулов, способных с рассвета и до ночи переносить самые тяжелые грузы, такие как дерево и руда.

Ворота открылись, и на пороге появились двое мужчин, державших в руках длинные блестящие клинки. Сепфора успела сделать лишь несколько шагов, как услышала свое имя.

— Сепфора! Дочь Иофара! Добро пожаловать к кузнецам! — воскликнул один из двоих мужчин, тот, который был пониже и пошире.

Беззубый рот Эви-Цура открылся в широкой улыбке, обнажая розовые десны и язык.

— Привет тебе, Эви-Цур! Да хранит Хореб твою улыбку!

Глаза Эви-Цура без всякого стеснения задержались на кувшине, который Сепфора несла на плече.

— Сепфора! Какая честь принять тебя в нашем дворе! Тем более что ты всегда приходишь в приятной компании!

Он засмеялся, хлопнув своего спутника по плечу.

— Освободись от своей ноши, Сепфора!

Потом повернулся и крикнул:

— Эй! Вы там, откройте дверь. Дочь мудрого Иофара принесла нам на угощение пиво своего отца.

Через минуту Сепфора уже шла по двору. Жены кузнецов и служанки высыпали на порог, дети, узнав Сепфору, бежали ей навстречу, называли ее по имени и спорили за честь взять ее за руку. Сепфора откинула покрывало, под которым в полотняном мешке принесла медовые лепешки, вид которых вызвал радостные крики детей. Эви-Цур покачал головой с притворной укоризной:

— Ты всегда знаешь, как заставить себя любить!

— Мой отец просил передать тебе, что мы приготовили для вас кувшины с медом.

— Твой отец мудр и добр, — одобрительно сказал Эви-Цур, прищурив глаза. — Но я думаю, ты пришла сюда не затем, чтобы одарить нас пивом и медом?

В нескольких словах Сепфора объяснила причину своего прихода, и Эви-Цур велел ей следовать за ним в северную часть двора, где стояли огромные печи, похожие на башни, в которых обычно хранят зерно и масло. Но здесь толстый слой гончарной глины увенчивался формой в виде горлышка кувшина, из которого вырывались клубы светлого, почти прозрачного дыма, перемежавшегося взрывами потрескивающего пламени. Вокруг суетились люди, втыкая в отверстия тростниковые трубки, которые в большом количестве валялись у подножия печей, и дуя в них, насколько им позволяли собственные легкие. Перед большим отверстием, заканчивавшимся клювом из обожженной глины, два человека в кожаных фартуках ловко управлялись с длинными стержнями с плоскими наконечниками, направляя красные потоки металла в полые камни.