История Русской Церкви, 1700–1917 гг. - [51]

Дадим краткий анализ новых Основных законов. Статья 41 содержит определение о принадлежности русского царя к восточно–православному вероисповеданию. Статья 40 объявляет Восточно–православную Церковь господствующей Церковью в Российской империи. Статья 41 опирается на «Духовный регламент», завещание Екатерины I 1727 г. и на закон от 5 апреля 1797 г. Для того чтобы у подданных не оставалось сомнений в том, что царь исповедует православную веру, закон предписывает священное коронование восходящего на престол государя через святое миропомазание по чину православной Церкви (ст. 35). Публичное (во всеуслышание) произнесение венчаемым монархом Никео–цареградского Символа веры (примечание к статье 36) и торжественное обещание, облеченное в форму молитвы, править и судить по заповедям Господним составляют основу обязанностей и прав императора по отношению к Церкви. Принципиальное значение имеет статья 42: «Император яко христианский государь есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния». Это положение заимствовано непосредственно из «Духовного регламента». И только в примечании к этой статье читаем: «В сем смысле император в Акте о наследии престола 1797 г. апр. 5 именуется главою Церкви» [289].

Отсюда видно, что составители Свода законов от 1832 г. не решились придать известной формуле Павла I силу прямого закона: она приводится только в виде толкования одной из статей. Подобная формула в самом тексте закона, разумеется, четко определила бы положение императора «intra Еcclesiam» [внутри Церкви (лат.)] и «supra Еcclesiam» [над Церковью (лат.)] и устранила все неясности, но это было бы равнозначно провозглашению в России цезарепапизма, чего, конечно, никто не хотел. По–видимому, такого рода соображения и побудили М. М. Сперанского (возглавлявшего работу над Сводом законов. — Ред.) привести эту формулу 1797 г. только в качестве примечания. Впоследствии разъяснение этого вопроса доставило много затруднений специалистам по государственному и церковному праву.

Статья 45 гласит: «В управлении церковном самодержавная власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, ею учрежденного». В отличие от прочих статей, которые касаются церковных дел, и от статьи 1 (о сущности российской императорской власти) мы находим здесь выражение «самодержавная власть», тогда как император в качестве носителя этой власти не упоминается, как того, казалось бы, требовала логика. Такая формулировка была выбрана на случай передачи трона по женской линии. Но, может быть, сыграло свою роль также то соображение, что выражение «глава Церкви» фигурировало не в самой статье 42, а лишь в примечании.

в) Положение Церкви, как оно было принято и санкционировано Сводом 1832 г., не воспринималось русским народным сознанием как окончательное. Для широких народных масс император по–прежнему оставался «царем», хотя уже и не в той мере, как «православный царь» допетровской Московской Руси.

Но о «богоугодной царской власти» говорили и писали не только националистически и монархически ориентированные политики, но и представители национально настроенных кругов просвещенного общества. Уже Н. М. Карамзин в своей «Записке о древней и новой России» (1811) старался объяснить императору Александру I значение «священной власти» монарха и показать ненормальность существовавших отношений между государством и Церковью [290]. Несколько более осторожен был граф С. С. Уваров, который в своей формуле «православие, самодержавие, народность» (1832), призванной определять характер народного образования, косвенным образом подчеркивал связь между императором и православной верой [291]. Точка зрения славянофилов по этому вопросу общеизвестна. О мнении церковной иерархии можно судить по словам Московского митрополита Филарета Дроздова († 1867): «Государь всю законность свою получает от церковного помазания… Государь, помазанный на царство, становится естественным и природным защитником Церкви… Бог, по образу Своего небесного Единоначалия, устроил на земле царя; по образу Своего Вседержительства — царя самодержавного» [292]. «Для народа, составляющего православную Церковь, — писал М. Н. Катков вскоре после вступления на престол Александра III, — русский царь — предмет не просто почтения, на которое имеет право всякая законная власть, но священного чувства в силу его значения в домостроительстве (икономии. — И. С.) Церкви». Но в то же время Катков был убежден, что власть русского царя ограничена вследствие его связи с православной Церковью и ответственности перед Богом [293]. Подобным же образом высказывался И. С. Аксаков, хотя он с большим неодобрением относился к вмешательству государственной власти в церковное управление. И для него царь являлся лицом священным, «царем–помазанником», связь которого с народом основана на общей вере. Поэтому, по мнению Аксакова, невозможно, чтобы инаковерующий, например немец–протестант, стал бы российским самодержцем [294]. В. В. Розанов пишет: «Провиденциальный характер имеет власть монарха, концентрирующая в себе смысл истории. Отсюда взгляд на него как на помазанника Божия, представление о власти его как о милости, от Бога полученной»