История ромеев, 1204–1359 - [80]

. Все мы знали, что Стримон — река, непереходимая ни для конных, ни для пеших, потому что она больше всех рек, прорезывающих Фракию и Македонию и вливающих свои воды в Геллеспонт и Эгейское море. Она выходит из высочайших гор, которые тянутся непрерывно до Ионийского моря, начавшись от Понта Евксинского, и граничат на полдень и к югу Фракией и Македонией, а к северу землями мизийцев и рекою Истром; последняя в свою очередь больше всех рек, протекающих по Скифии, и вливается пятью устьями в Евксинский Понт. Итак, по этому-то Стримону, образовавшемуся из многих источников и чрез то богатому водоворотами, мы вздумали переправляться на одном весьма небольшом судне. В переправе по два, по три человека, иногда и с вьючными животными, мы провели большую часть дня; общее наше число, считая и животных, доходило до 40 или даже до 70. Пока переправлялись, солнце с полдня ушло далеко уже к западу и склонилось к вечеру. Следовало бы остановиться и сделать где-нибудь там привал, а мы по какому-то сумасбродству решились еще продолжать путь, надеясь непременно найти себе удобное пристанище, прежде чем успеем сделать 15 стадий вперед. Но эта надежда обманула нас. Незадолго пред тем разбойники в короткое время разграбили эту местность и превратили ее в пустыню, так что мы вынуждены были блуждать здесь, вручив себя Богу и доверившись неверным надеждам. Наступила ночь[242]; солнце закатилось, и на все легла тень. Не было и луны; она совершила только половину своего кругового пути вокруг земли и, будучи еще только в первой четверти, мало помогала нам своими лучами. В этой тьме и подвигались мы, подобно сходящим чрез Тенар[243] в подземную или спускающимся в пещеру Трофония[244]. К безлунной ночи присоединилась тень от окрестных гор; их высокие вершины настолько скрывали от наших глаз небо, что мы не могли совершать свой трудный путь даже и по указанию звезд. Но вот когда замерло у меня сердце[245]: когда пришлось вступить в следующий тяжелый путь, которому не видно было и конца. Мы вошли в густой, непроходимый лес, полный оврагов и пропастей, в котором уже не обращали внимания на то, что рвали в клочки обувь и одежду о сучья, а только защищали свои глаза, потому что ветви и сучья то и дело били нас по лицу; оставив поводья и хлысты, которыми погоняли своих коней, мы только держали руки пред глазами. Между тем сопровождавшая нас прислуга, не слишком заботясь о грозивших нам опасностях, принялась петь трагические песни и в них прославлять героев, о которых мы слышали, а самих не видали; окружавшие же нас пропасти и ущелья окрестных гор, как будто одушевленные, подхватывали их голоса и, повторяя их друг за другом, со всею точностью отвечали поющим, как делается в хороводах, где на запеве отвечают соответственным припевом. При этом я всячески старался ободрить свою душу, чтобы она не терялась среди окружавших ее ужасов. Но она не слушалась, не переставала бранить не вовремя предпринятый путь и всюду видела засады, из которых вот-вот выскочат с ножами грабители и разбойники. В то время, как мы находились в таком смущении, вдруг являются пред нами из тамошних скал и пещер люди, одетые в черные одежды, приготовленные из шерсти (которую добывают с овец, когда нужно), точно демонские привидения! Правда, они не были закованы в латы, но не были и совсем безоружны. Большая часть из них имела в руках оружие, употребляемое на близком расстоянии, как-то: копья и топоры; некоторые, впрочем, имели и стрелы. Сначала наши сильно оробели и испугались. Да и могло ли быть иначе, когда мы находились в месте чужом, в такую позднюю пору и среди людей, не знающих нашего языка? Туземные жители — большею частью переселенцы из пограничной Мизии и ведут образ жизни, одинаковый с нашими единоплеменниками. Мы, впрочем, ободрились и успокоились, когда они приветствовали нас на своем наречии ласково и добродушно и не показывали ничего разбойнического, потому ли, что далеко не равнялись нам в числе и находили неудобным померяться с нами своими силами, или потому, что Бог не допустил их до этого, что вероятнее, хотя я и не могу утверждать ни того, ни другого. Если бы они, будучи туземцами, действительно промышляли разбоем и, пользуясь непроницаемою тьмою и непроходимым лесом, вздумали напасть из своих убежищ на нас, иностранцев, то так легко одолели бы нас, как легко одолеть зрячим слепых. Когда и мы также приветствовали их с своей стороны (некоторые из нас несколько понимали их язык), они тотчас же объяснили причину своего пребывания в том месте, — что они оберегают здешние дороги от тех, которые вздумали бы сделать хищнический набег на ближние деревни. Истекала уже третья часть ночи, как мы догадывались по сияющим над нашими головами звездам. Наконец до нас дошел издалека лай собак, который манил нас к себе и указывал нам на присутствие здесь многолюдного села, готового приютить путников, изнуренных длинным переходом, и доставить им удобства, если не все, то некоторые. Поспешно прибыв на место, мы разбрелись, кто куда, и остановились в гостиницах, точно были выброшены после бури и кораблекрушения в какую-нибудь пристань. Голодному, говорят, бывает сладок всякий хлеб; а нам казался тогда сладким и донельзя приятным и запачканный золой. Следующий день весь мы провели в дороге и достигли крепости, выражусь так, заоблачной. Она у туземцев называется Струммицей