История ромеев, 1204–1359 - [54]

5. Супруга царя Андроника Ирина, женщина честолюбивая, хотела, чтобы ее дети и потомки на вечные времена владели римским царством и римским скипетром и чтоб в именах ее потомков сохранилась о ней вечная память. Но неслыханное дело, — она хотела, чтоб они управляли не монархически по установившемуся у римлян издревле обычаю, но по образцу латинскому, то есть, чтобы, разделив между собою римские города и области, каждый из ее сыновей управлял особою частью, какая выпадет на его долю и поступит в его собственное владение, и чтоб, по установившемуся закону об имуществе и собственности простых людей, каждая часть переходила от родителей к детям, а от детей к внукам, и так далее. Эта царица родом была латинянка и от латинян-то взяла эту новость, которую думала ввести между римлянами. Но более всего побуждала ее к тому ревнивая мысль, тревожившая ее, как мачеху, — мысль о наследнике царства, пасынке Михаиле, который родился у царя от первой супруги, взятой из Венгрии. Как мы уже сказали, от нее было два сына: царь Михаил и деспот Константин. От этой Ирины, взятой из Лангобардии, родилась дочь Симонида, о которой мы уже рассказывали, как она была выдана замуж за короля Сербии, — и еще три сына: Иоанн, Феодор и Димитрий, которых всех ей хотелось сделать царями. Но они занимали второе место после ее пасынка Михаила, как по сану, так и по участию в управлении государством. Каждый из них был впрочем вполне самостоятелен и независим от другого. Царица, видя, что царь-супруг любит ее более, чем супружескою любовью, задумала напасть на него с этой стороны, чтобы выполнить свои планы касательно детей. И вот она не переставала и днем и ночью наедине надоедать ему, чтобы он сделал одно из двух: или лишил царя Михаила царской власти и разделил ее между ее сыновьями, или же дал каждому из них особую часть и выделил особую долю из своей державы. Когда царь говорил, что нарушать завещанные и утвержденные многими веками законоположения государства невозможно, царица сердилась и прикидывалась пред супругом-царем различным образом: то она тосковала и говорила, что жить не хочет, если еще при жизни не увидит на своих сыновьях царских знаков, то показывала вид, будто и не думает о своих детях, и держала себя неприступно, как бы заманивая супруга купить ее прелести ценою выполнения ее видов относительно ее сыновей. Так как это случалось часто, хотя и решительно никто не знал, то царь наконец потерял терпение; его прежняя жаркая любовь к супруге мало-помалу остыла и ее место заступили жаркие ссоры, о которых пока никто почти не знал. В заключение он возненавидел самое ее ложе. Супруга Ирина, так неожиданно лишившись своих надежд, составила в своей груди против царя враждебный замысел. Желая отмстить царю, но не зная как, она ушла в Фессалонику, хотя царь сильно не желал этого, потому что боялся, чтоб домашние неприятности не получили огласки; но ей только и хотелось осрамить царя-супруга; она начала разглашать об общих у ней с супругом и тайных грехах, остерегаясь только, чтобы это не дошло до простого народа и черни. Наедине же и женщине и мужчине, каждому, на кого только надеялась, она напевала в уши; и все это не только без стыда, а еще с важностью. Жалуясь на свою судьбу, выходя из себя, издеваясь над кротостью супруга, не боясь Бога и не стыдясь людей, эта наглая и бесстыдная женщина, к собственному унижению, рассказывала про свои супружеские отношения много такого, о чем не могла бы говорить, не краснея, и самая бесстыдная из распутниц! Она то бесчестила мужа, сколько хотела, пред каким-нибудь монахом, отведши его в сторону; то пересказывала то же и еще с прибавкою являвшимся к ней знатным женщинам, то писала к своему зятю по дочери королю сербскому, и притом такие вещи, что и говорить неприлично; и о чем бы ни говорила, речь свою всегда склоняла к тому, чтобы выставить себя и свою скромность и унизить супруга. Нет ничего легкомысленнее женского ума, но в то же время ничего нет способнее его к выдумкам, к правдоподобным клеветам и к тому, чтоб сваливать свою вину на другого. Когда женщина ненавидит, она говорит, что ее ненавидят, когда любит, говорит, что ее любят, когда крадет, говорит, что ее обкрадывают, говорит, что ее заискивают, но что по скромности она гнушается искательством, между тем не стыдится наряжаться, выставлять свои прелести и не краснеет от этой улики; мало того, зная, что речи, которыми она задевает другого, чрезвычайно нравятся распутным ушам, она звонит своим языком звонче колокольчика, вероломно откровенничает и мешает небо с землею. А если вдобавок она занимает высокое положение в обществе, что удаляет от ней на далекое расстояние тех, которые могли бы обличить ее, в таком случае разве милосердный Бог и морские волны смоют позор с того несчастного, против которого она изощряла свой злой и лживый язык. Царь, будучи характера кроткого и сверх того боясь языка своей супруги, а больше всего — чтоб она не подняла против римлян зятя своего, разумею короля сербского, — всеми мерами угождал ей, исполнял все ее требованья, касавшиеся как общественных, так и частных дел, и дал ей власти даже больше, чем сколько следовало государыне, чтоб только не дать огласки бывшим между ними скандалам. Но та, отчаявшись в милости царя к ее сыновьям, которой, как мы сказали, искала вопреки всякой справедливости, решилась наконец действовать сама всеми мерами, какие только находились в ее власти. И вот, узнав, что дукс Афин имеет у себя дочь невесту