История ромеев, 1204–1359 - [387]

9. Когда же он уехал и предал обещание глубокому забвению, то его прежний обвинитель, именем Каллист, узнал о том и со всей поспешностью прибыл оттуда с полными руками [подарков] к соименному и единонравному Каллисту, снова выдвигая против митрополита Аланского те же обвинения, которые он выдвигал раньше при Филофее, и одновременно требуя его низложения и получения его кафедры. Прельстившись изобильными подношениями, [патриарх] Каллист заочно выносит Аланскому обвинительный приговор за бегство от суда, а своего тезку Каллиста посылает, рукоположив, на кафедру Симеона.

10. Таким образом, этот второй [митрополит], благополучно и скоро вернувшись в Аланию и без труда получив за деньги архиерейскую кафедру, с позором прогнал оттуда Симеона. Последний, прибыв в Византий, обходил всех епископов и священников, взывая к ним и жалуясь на несправедливое осуждение, и обвиняя [патриарха] Каллиста в очевидном нарушении священных канонов и законов. Когда же это беззаконное, нечестивое и гнусное дело стало таким образом известно, случилось ему дойти и до слуха императора, который отнюдь не промолчал, но, подивившись таковой дерзости, сказал патриарху:

11. «Если предыдущие обвинения имели вес, то почему ты, услышав их, не оттолкнул [Симеона], а сделал своим со-служителем? Если же они не имели никакого веса, то почему ты подверг его поспешному низложению, и притом — что особенно неразумно и неуместно — в его отсутствие? Если даже и можно было его низложить, то нельзя было рукополагать вместо него его обвинителя. В противном случае очевидно, что он, поскольку жаждал епископской власти, строил порожденные завистью клеветнические интриги, а сам ты, вожделея его денег, совершил в высшей степени несправедливое и еще более беззаконное низложение и, говоря словами Давида, рыл ров и выкопал ялп/[2409], в которую упасть тебе надлежит по установлениям священных канонов и законов, разве только ты не произведешь скорейшее исправление, если это для тебя возможно, и к тобою самим нанесенной ране применишь соответствующее врачевание.

12. Ты же видишь поднимающееся против тебя сильное движение среди архиереев и большой ропот из-за этого дела, постоянно достигающий моих ушей. Предложить им что-либо справедливое в противовес и для прекращения выдвинутых против тебя обвинений я лично не имею абсолютно никакой возможности; а у них, помимо этого [обвинения], есть еще много других — разнообразных и самых серьезных, — из которых каждого в отдельности, как они утверждают, достаточно для твоего низложения, поскольку все они равно основываются на священных канонах. Эти обвинения разносятся повсюду, развязывают языки твоих недоброжелателей и приносят немало мучений и горестей моей душе».

13. Придя от этих слов в сильное замешательство и весьма встревожившись, Каллист стал день и ночь думать — в одиночку и с ближайшим окружением, — что бы такого предпринять, и разрывался между двумя мыслями, производившими в его уме сильную бурю и волнение. Он говорил, что наличие двух митрополитов в одной митрополии ни канонами и законами божественных отцов не дозволяется, ни в общепринятых обычаях не содержится в качестве прецедента, но есть нечто абсолютно странное, чудовищное и непристойное нарушение отеческих традиций.

14. «Так что, если мы, [— говорил он, — ] извергнем из сана Каллиста и обратно заменим его Симеоном, он сразу же приедет, будет кричать и оскорблять нас и потребует вернуть все подарки, которые он дал нам за архиерейское достоинство и которыми купил себе митрополию. Это острее многих мечей и вместе с невыносимым стыдом причиняет моей душе великую печаль. Ибо те епископы, которые еще прежде исследования наших приговоров и прежде, чем открылись выдвигаемые против нас обвинения, жестоко угрожали вонзить в нас зубы, и те, кто готовится обрушить на нас порицания, еще худшие выдвинутых — [а именно, вменить нам в вину] не какое-то простое и единичное нечестие, но разнообразное и абсолютно невыносимое, — чего только не скажут, когда выйдет на свет то, о чем все справедливо шепчутся, но что, возможно, еще скрыто за некими неясностями и сомнениями?

15. Я, однако, тому удивляюсь у этих бестолковых и злорадных людей, как они не замечают своих собственных бесчестных поступков и при этом пристально всматриваются в мои и радуются поношениям в адрес меня, а особенно — как упрекают меня в ереси мессалиан, не прекращая клеветать на меня снова и снова, и все крутятся и крутятся вокруг одного и того же попрека. Ибо когда-то давно, в самом начале моего патриархата, в царствование Кантакузина, когда не прошло еще и года, они, навострив против меня свой порочный и весьма несносный язык, впервые вменили мне в вину эту мессалианскую ересь, и тогда же с бесчестием прогнали бы меня с этого патриаршего престола, если бы не поняли, что по неразумию помогают общим врагам моей и их новоявленной церкви, и не отказались [от первоначального намерения].

16. Вот то, что проклятые бездельники в первый раз выставили против меня; во второй же раз они к этой ереси мессалианства прибавили еще другие, худшие прежних [обвинения] и, разбушевавшись против меня пуще прежнего, окончательно прогнали с патриаршества, чтобы не сказать — и из самой жизни, если бы это было для них возможно. Ибо мое тогдашнее тайное бегство в Галатскую крепость латинян сохранило меня в живых до сего дня. Когда же они узнали, что я прибыл на Тенедос к императору Палеологу, то и тогда не успокоились, но в посланиях и устами глашатаев предавали меня анафемам. Предупредив монахов горы [Афон], они прогнали меня и оттуда, повсюду провозглашая меня мессалианином.