История Роланда - [3]

— Чего изволите, вельможный пан? — психолог был малый лет сорока, чёрный, с вострыми глазками.

— Ты что это, а? — папа зевнул.

— Да вот-с, предлагаю.

Папа велел поднести ему. Поклонившись, психолог выпил и утёр рот.

— Вот, скажем, деток воспитанию способствуем, — заметил он в мою сторону. — Не желаете ли?

— Так.

— Методики современные, весьма разнообразные. Слыхали ль, допустим, об управляемом комплексовании?

— Так.

— Формируем личность направленными, стало быть, ударами стрессов, порождающими предсказуемые комплексы. Куда наследника вашего планируете, так сказать, определить?

Папа почесал бровь, пожевал неторопливо, и говорит: спелеология. Может, папа надсмеяться вздумал над психологом, а может и нет, однако же малый был не дурак. Взял он авторучку, взял бумажку, да и набросал папе примерный план на месяц:

а) Будить посреди ночи криками «кровь! кровь!»

б) Внушить, что молоко пить стыдно.

в) Пугать, что пиявки заползут в писю.

г) Заставить носить меховые панталоны.

И зачитал шопотом, чтобы я не слышал. Прослушав план, папа поморщился и сделал психологу эдак ручкой — ступай мол. Дайте ему, сколько он там берёт. Психолог, пятясь и благодаря, отправился своей дорогой, а папа целый день ходил задумчивый и всё поглядывал на меня.

7. Истории безоблачного детства. О вишне

Один из самых ярких дней моего детства — когда мама принесла домой вишню. Мы с братиками столпились вокруг стола, толкаясь локтями, а мама убрала тарелки в сторону и бережно развернула тряпочку. Тряпочка была белой, и вишня вспыхнула на ней, загорелась багрово-красным. Крупная, сочная, со следом черенка. Затаив дыхания, мы смотрели на чудо. «Мамочка, а она настоящая?» — спросил маленький Толик. Колик ткнул его коленкой. «Да, сынок, это настоящая вишня! Режь, Ролли», — наша мама была молодая и взволнованная, золотоволосая, самая красивая. Я был самый старший и самый ответственный. Собрался, нахмурился. Резал уверенно. Разделил поровну, по-братски. И мы съели её, серьёзно и торжественно. Мы понимали, чего стоила маме эта вишня.

8. Истории безоблачного детства. О дедушке

— Мамочка, — спрашивали мы, когда были маленькими, — Где наши дедушки и бабушки?

— Ох, детушки, — отвечала мама, если была в духе, — милые вы мои. Когда-то давным-давно много было у вас и дедушек, и бабушек, и все хорошие, такие пригожие. А самый хороший был дедушка Григорий, был он богатырского роста, как в сказке, и много-много добра совершал, настоящие подвиги. Времена же тогда были лютые, голодные, еды не было совсем, только леса дремучие. Сильно голодал дедушка Григорий и вес терял с каждым днём, и добрые дела творить не мог. И решил тогда второй дедушка, Георгий — а он был обыкновенного роста — что ради добра должен он своё тело отдать дедушке Григорию, чтобы тот не пропал. Скушал дедушка Григорий дедушку Георгия и сил набрался, и ещё больше вырос, выше леса, и столько добра совершил, что птички запели и цветы зацвели. Совершил и снова проголодался, и думает: не съесть ли мне одну из бабушек? Жалко ему бабушку, но добро-то нужнее, и съел. И раздался дедушка Григорий, и вырос высоко-высоко, до самого неба, и стал творить ещё больше добра, всем народам на радость и утешение, а солнышко в небе смеялось и светило ласково. А как съел дедушка Григорий вторую бабушку, сделался он таким огромным, что его даже и не видно стало, уж очень велик, и творит он с тех пор добро небывалое, необъятное, помогает самим архангелам.

— А нас он не съест?

— Не бойтесь, милые, у него теперь каждый зуб как галактика, а каждый жевок как тысяча лет — потому если и съест, то вы не заметите.

А когда мама была не в духе и ничего не отвечала, нам всё равно виделись в небе невероятные дедовы зубы, и мы старались делать всё скорее, скорее, чтобы успеть.

9. Мрачные застенки. Об окончании всего

Всё рано или поздно кончается — это знают даже малые дети, и я тоже это знал. Но паника овладела всем моим существом, и я не мог ничего знать. Полдня я таился у входа в гостиную, в тени вешалки, выдавливая дрожащим ногтем ложбинки на обоях. И, выбрав момент, скользнул в дверь.

— Маменька, — пискнул я, — папенька! Не отсылайте меня туда!

Они покривились — я нарушил их послеобеденное уединение. Но мне нужно было застать их вместе, умолить их вместе.

— Но сколько же можно, Ролли? Мы и без того из года в год откладываем отсылание, — волнуясь, мама подлила себе ещё мартини, продолговатые ногти стукнули о стекло. У ножки бокала дрожали сложные блики.

— Оставьте меня подле вас, маменька!

— Подле нас ты останешься доморощенным, — отстранённо сказал папа. Глубоко погрузившись в кресло, он качал ногою в лаковой туфле и поигрывал щипчиками.

— Оставьте меня подле вас, папенька!

Они смотрели на меня с холодным неодобрением. Я подбежал к папеньке, целовать ему руки, но к нему было не подступиться из-за локтей, колен, туфлей, и я обернулся к маменьке. Она, отгадав моё намерение, подняла руки высоко. Я упал и зарыдал, горько, с подвывом. Мамино чёрное платье непреклонно качнулось, она позвонила в колокольчик. Отведите его. Собирайте ему сундук.

A. Побег и скитания. У зелёного дантиста