История Роланда - [21]

Папа с мамой подтвердили, что да, действительно, и они такое порой замечают. Потом заговорили о другом. Кто бы мог подумать, чем всё обернётся?

Через несколько дней, когда сосед снова зашёл к нам, он выглядел взбудораженным, взвинченным, как будто его слегка лихорадило. Мама налила ему борща, и мы слышали, как ложка в его руке подрагивает и позвякивает о тарелку. Он напомнил папе с мамой о прошлом разговоре и сказал, что развил из своих наблюдений целую теорию:

— Мне пришла в голову мысль, что настроения можно взять под контроль и с успехом управлять ими. Точнее, сознательно погружаться в печаль с целью последующего небывалого взлёта. Представьте батут: чем с большею силой прыгнешь вниз, тем мощнее тебя подбросит. Не так ли? А в воздухе ты подгибаешь ноги, и снова падаешь на упругую ткань, ещё глубже, и снова взмываешь, ещё выше, изо всей пружинной силы. И вот что я подумал, друзья мои: если словить ритм и не побояться с каждым прыжком всё глубже погружаться в пучину тоски и отчаяния, то амплитуда твоих колебаний скоро возрастёт настолько, что ты оторвёшься и устремишься вверх, как ракета! Как ракета, которая достигла космической скорости и преодолела земное притяжение! Ввысь, ввысь, к сверкающим звёздам!

Он воодушевлённо взмахнул рукой, задел тарелку, и горячий густой борщ вылился на его белоснежную рубашку. Папа охнул, Хулио подавился конфетой, а мама бросилась за полотенцем. Сосед же, сверкнув глазами, вскочил и с размаху ударил кулаком в молочник со сметаной. Брызнули фарфоровые осколки, сметана на скатерти смешалась с кровью. А он, бледный и стремительный, выбежал вон, не слушая наших тревожных криков и увещеваний.

Больше он не показывался. Двери не открывал, на звонки не отвечал. Из его дома время от времени доносились то безысходные стенания и демонический рык, то стоны наслаждения и ангельское пение. А в одну из последующих ночей мы проснулись от треска и яркого света, озарившего комнату. Мы столпились у окна и с минуту наблюдали солнечной силы сияние, исходившее из соседнего двора; а потом вдруг возник мелодичный звук, как будто от огромной струны, и вспыхнуло — ослепительно лазурно.

34. Истории безоблачного детства. О самом глупом человеке

Как-то раз в начале июля к нам в город приехал аттракцион «Впервые: Самый Глупый Человек На Свете». Пропустив несколько дней, чтобы стало меньше народу, мы с братиками отправились смотреть. Невысокий зелёный шатёр, немолодая билетёрша в джинсах, с маленьким кассовым аппаратом на шее. Она приподняла полог, и мы, пригнувшись, вошли. Сверху горела слабая лампочка, стоял стол, стоял стул. Он полулежал на кровати, весь в подушках, русоволосый, с бородкой, с печальными глазами. А говорить с ним можно? Говорите, но не долго.

— Привет! — сказали мы.

— Привет, — ответил он просто.

— Как тебя зовут?

— Саша.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— Ты знаешь, сколько будет два плюс два?

Он взглянул на нас с укоризной, коротко вздохнул и отвернулся. Хватит, шепнула билетёрша, он устал. Мы тихонько вышли. А что он любит? Можно ему что-нибудь вкусненькое купить? Билетёрша отвечала, что можно принести мармеладу. Мы сбегали за мармеладом, и, приникнув ушами к брезентовым стенкам, слушали, как она бренчит мисками, невнятно уговаривает его и утешает. Потом появились ещё зрители, и мы, попрощавшись с билетёршей, побрели домой. Нам было грустно, неловко и стыдно, как будто мы были в чём-то виноваты.

35. Истории безоблачного детства. О бесценном даре

Когда мы с братиками перешли в очередной класс, уж не помню в какой, наверное, в пятый, у нас появились два новых предмета — геология и биография. Учителя нам выделили необычайно кроткого и умильного, бывшего аббата, урождённого пуэрториканца, обладателя удивительно синих глаз, сразу располагающих к себе. Сеньор Рунас одевался скромно и строго, в чёрный чесучовый костюм, и лишь по пятницам позволял себе освежить его дикой гвоздикой в петлице. Кроткий, но вспыльчивый! И мы обожали его дразнить при каждом удобном случае.

— Дети! Дети мои! — например восклицал он, вдруг со слезами восторга прерывая чтение Иоанна Златоуста. — Жизнь — это бесценный дар! Понимаете ли вы?..

— Нет! — отвечали мы, тут же напуская на себя мрачный вид. — Жизнь — дерьмо. Потому что она рано или поздно кончается.

— Ну так что же, что кончается? — отвечал он терпеливо. — Представьте, что некто дал вам покататься на невероятно спортивном велосипеде? Разве вы не прокатились бы с благодарностью?

— Нет! — отвечали мы упрямо. — Если не можешь подарить насовсем, то нечего и давать!

— Но зачем вам велосипед насовсем? — отвечал он нетерпеливо. — Ведь вам рано или поздно надоест на нём кататься!

— Неважно! — отвечали мы с вызовом. — Если мы будем знать, что велосипед рано или поздно отберут, это отравит нам всё удовольствие!

И тогда он вспыхивал, взрывался, швырял книжку на стол и со свирепым рыком мчался к нам, с намерением таскать за вихры и обрывать уши. А мы, визжа, хохоча и опрокидывая парты, уворачивались от него, выбегали из классов и прятались в женском туалете, туда он войти не смел.

36. Истории безоблачного детства. Об упреждающей археологии