История Роланда - [18]

— Колик! А что, если сгорят звери?..

— Нет. Звери убегут. Но даже если сгорят — это лучше, чем страдать всю жизнь в рабстве.

— Колик! А что, если сгорят папа и братья?..

— Нет. Мы, когда подожжём, побежим и предупредим их, чтобы спасались.

Сделав полный круг, мы бросили тележку, присели на корточки и чиркнули спичкой. Спички горели и жгли пальцы, но бензин не вспыхивал. Что такое! Колик сунул мизинец в бензин, понюхал, лизнул. Вода! Чёрт, как такое может быть! Мы смотрели друг на друга, на канистру, на спички. Вдруг Колик указал мне за спину: смотри! В красных цирковых воротах стоял фокусник, опершись плечом на столб. В чёрном фраке и чёрном цилиндре, скрестив на груди руки. Высокий и мрачный, он недобро наблюдал за нами.

— Уходим, Ролли! Бежим!

Мы вскочили и побежали, и фокусник дал нам уйти.

2C. Истории безоблачного детства. О зимних размышлениях

Однажды весной, когда мы сидели на террасе и пили какао, пришёл папа и привёл с собой маленького белого человечка в жилетке.

— Представляете, — сказал папа, — этот мсье целую зиму не видел людей!

При звуках папиного голоса человечек заулыбался и задвигался, как будто стараясь заглянуть папе в рот. Мама пригласила его за стол, и он, благодарно извиваясь, подбежал к ней, сел рядом. Она дала ему большой кусок булки с маслом, и человечек торжественно принял его двумя руками, как хрупкую драгоценность. Я предложил ему сахар, и он восторженно вытаращился на меня, высоко подняв брови. У него были большие зелёные глаза с густыми ресницами.

— Представляете, — сказал папа, — он всю зиму размышлял в одиночестве!

Человечек закивал и счастливо засмеялся. Казалось, любое наше слово доставляет ему наслаждение. Мы попытались расспросить его об итогах зимних раздумий, или хотя бы об их предмете, но он не мог сказать ничего связного, только улыбался и поддакивал. Колик пихнул меня и шепнул: никакую не зиму, а лет двадцать! Постепенно мы перестали обращать на него внимание и заговорили о своём, а он молчал, радостно переводя глаза с лица на лицо и откусывая от булки по крошечке.

— Смотрите, — сказал папа вдруг, — он заснул. Утомился с непривычки!

Белый человечек спал, уронив булку на животик. Папа с мамой отнесли его на диван и укрыли шалью. Весь день и весь вечер он проспал. Мы подходили и смотрели, как он спит: рот был плотно сжат, брови нахмурены, а маленькие ручки подрагивали. А наутро мы с сожалением обнаружили, что человечек исчез. Мы его разочаровали? — огорчились мы. Нет, сказал папа, скорее всего, он пресытился впечатлениями и вернулся к себе, отдохнуть. Потому что сразу помногу нельзя.

2D. Истории безоблачного детства. Об одном иноке

В нашем дворе у самых ворот росла огромная берёза, и мы любили соревноваться, кто выше залезет. Однажды мы разгорячились и забрались так высоко, что не смогли слезть. Берёза качалась, ветер шумел, мы пищали от страха. Папа! Папа! Папа полез за нами и застрял в развилке. Тогда мы стали звать маму: мама! мама! Мама выглянула в окошко и позвонила пожарным. Пожарные приехали, живо всех достали и расселись пить чай, сдержанно гордые, усатые, с блестящими касками на коленях. И пока мама накрывала на стол, папа посетовал на порванный пиджак, пожурил нас и рассказал легенду о чрезмерном усердии.

— Давным-давно спасался в одном монастыре инок. Был он так слаб духом, что однажды решил — не уйти мне от козней диавола, всё равно соблазнит, как ни тщись. Но уж если продавать душу, то задорого! И поклялся он себе держаться изо всех сил, дотерпеть до самого последнего, самого роскошного соблазна, и только тогда низвергнуться. Ждёт-пождёт, ходит вокруг монастыря, на солнце жарится. И видит — идёт по дороге крестьянский парень, с двумя бутылками пива, ледяного, запотевшего. Остановился, улыбается ласково. Выпей бутылочку, брат монах! И сам открывает, и пьёт, и жмурится. Выпей! Тёмное, как ты любишь! Сглотнул инок. Аж в глазах у него помутилось — так возжаждал он пива холодненького. Но нет, устою! Нахмурил он брови, отрёкся от соблазна и осенил парня крестным знамением. Пшикнуло, и пропал парень. Вздохнул инок облегчённо и стал дальше ждать. Неделю, прождал, месяц. И вот на исходе лета, блуждая в окрестном лесу, услышал он нежный голос. Пошёл на голос и увидел девушку, лежащую на мягких мхах — такой удивительной красоты, что подогнулись у инока ноги. Такого чистого лица, такой дивной улыбки, таких лучистых глаз он никогда в жизни не видывал. Она откинулась на спину, идеальная форма, и манила его, и звала, и лежала в той самой позе — как натурщица Гюстава Курбе.

— Что за поза такая? — заинтересовался тут один из пожарных.

— Да как же? Неужто не видели? Сходите в наш музей, там эта картина тоже должна быть. Ну так вот, лежала она, значит, и всё было видно, и так воспламенился инок, что задрожал и пропотел весь насквозь. Сделал один шаг, сделал другой, сделал третий и почти уже нагнулся, но тут опомнился, зажмурился и отрёкся! И перекрестил. Пшикнуло, и пропала дева. Перевёл дух инок, покачал головой и стал дальше ждать. Месяц прождал, год. И вот следующей осенью, когда он укладывался спать после молитвы, явился ему сам диавол, с рогами и копытами. Испугался инок. А диавол перешёл сразу к делу: хочешь править всем миром? Нет! Все земли, все горы, все океаны будут твоими. Нет! Все сокровища. Нет! Все женщины и мужчины. Нет! Вся власть будет в твоих руках. Нет! Каждая тварь будет повиноваться тебе беспрекословно и восхвалять тебя неустанно. Нет! И встал инок, и стиснул зубы, и перекрестил диавола истово. Пшикнуло, и пропал диавол. А потом на минутку вернулся и сказал: ну, тогда мне больше нечего тебе предложить. Бывай здоров. И пропал уже насовсем. Вот так и стал тот инок праведником.