История проституции трех эпох - [13]
В Нюрнберге поведение уличных проституток также неоднократно давало повод к жалобам и угрозам кары. В своих материалах к «Нюрнбергской истории» фон Мурр приводит следующие указы городского совета: «В 1508 году содержателю дома терпимости вменяется в обязанность не пускать своих “дочерей” на улицу в их профессиональном костюме, а держать их как можно более дома, если же они хотят пойти в церковь или в другие места, то они должны надевать плащи и вуали. В 1546 году этот указ был возобновлен в более суровой форме: в случае его неисполнения девицам грозила тюрьма, а в 1554 году, когда они начали попарно гулять по городу и в таком виде посещать церковь, этот обычай был также запрещен под страхом тюремного наказания».
О поведении проституток во Франции в гостиницах и трактирах Эразм Роттердамский[48] рассказывает следующее: «Были там и девушки с вызывающим смехом и кокетливыми манерами. Они спрашивали без всякого повода с нашей стороны: нет ли у нас грязного белья? Они стирали его и приносили чистым. Что еще прибавить? Повсюду, за исключением конюшни, была масса девушек, да и в конюшню они часто врывались. При отъезде они обнимали нас и прощались с таким участием, словно мы были их друзьями или близкими родственниками».
Поведение проституток на праздниках, их манера танцевать, держать себя во время бега — все это, конечно, тоже относится к нашей теме, так как все это поведение было не чем иным, как концентрированной рекламой. Да и сами зрители видели не что иное, как рекламу, если те, прыгая и бегая, поднимали юбки так высоко, что их «белые бедра были видны довольно-таки бесстыдным образом», или если во время пляски их «круглая грудь выходила из корсажа на соблазн похотливого народа». Указанием на то, что такое поведение проституток заставляет пойти в «женский переулок» многих, которые при других условиях не пошли бы туда, обосновывалось, как мы видели, часто запрещение пляски и процессий публичных женщин.
Рафинированностью костюма проститутки также делали себе рекламу, и притом каждая, публично или в «женском доме». Несмотря на все запреты, они выбирали самые роскошные материи и, пока еще были сносны, страшно злоупотребляли декольте.
ГЛАВА 8. ПРОСТИТУТКА В ИСКУССТВЕ
Самые утонченные приемы рекламы пускала в ход итальянская grande Puttana, привлекая мужчин еще и духовными качествами, особенно охотно вступая в союз с музами. Классическим примером является уже упомянутая венецианка Вероника Франко. Она, например, пишет одному из ухаживателей, смертельно в нее влюбленному и пытавшемуся с помощью мадригалов проложить дорогу к ее сердцу, чтобы он выбрал лучшее средство, если хочет надеяться в будущем на исполнение своих желаний: «Вы прекрасно знаете, что среди тех, которые сумели покорить мое сердце, я более всего дорожу теми, кто интересуется наукой и свободными искусствами, мне столь близкими и милыми, хотя я только невежественная женщина. С особенным удовольствием беседую я с теми, кто знает, что я могла бы всю жизнь учиться, где и когда только случай представится, и что я все свое время проводила бы в обществе знающих людей, если бы то позволяли мои обстоятельства».
Прекрасная венецианка не единственная куртизанка, дружащая с музами.
Другая такая дама, по имени Империя, также пользовавшаяся большой известностью среди тогдашней жуирующей публики, научилась у Никколо Компаньо, прозванного Страшино, писать итальянские стихи и читала в подлиннике латинских авторов. Третью, Лукрецию, прозванную «Madrenna non vuole», Аретино характеризует следующими словами: «Она похожа, по-моему, на Цицерона, знает всего Петрарку и Боккаччо наизусть, а также множество прекрасных стихов Вергилия, Горация, Овидия и многих других поэтов».
О четвертой, Лукреции Скварчио, говорили, что она способна спорить о чистоте итальянской речи и так далее.
Тот факт, что знатные итальянские куртизанки демонстративно вступали в союз со всеми девятью музами, дал некоторым историкам Ренессанса повод к нелепому заявлению, что grande Puttana являлась самой смелой и потому достойной уважения представительницей Возрождения, и они и прославили ее в этом духе на весь мир. Они видели здесь новый век Лайды[49], той Лайды, которой служил художник Апеллес[50]. Все эти добродушно-наивные люди приняли за признак глубины и серьезности то, что было только позой, да и могло быть только позой, в чем нетрудно убедиться при некотором размышлении и более внимательном взгляде. Конечно, сама поза была необходима в интересах дела.
Так как видная куртизанка была провозглашена эпохой самым драгоценным предметом роскоши, самым желанным предметом наслаждения, то она по необходимости должна была щеголять всеми теми ценностями, которые повышали тогда значение человека. А этими ценностями прежде всего были искусства и науки. Хотя каждая куртизанка усерднейшим образом позировала в требуемой эпохой роли, зная, что публика хотела, чтобы даже и продажную любовь ей подносили на золотом блюде, все же поведение ее было не более как подделкой, видимостью. Гетера уже не могла стать тем, чем она была в античном мире, так как содержание брака значительно изменилось. В имущих и господствующих классах законная жена уже перестала быть простой производительницей законных наследников, чем она была в Греции, она сама стала предметом роскоши. С того момента, как совершился этот переворот, куртизанка была и оставалась только суррогатом. Оба явления тесно связаны между собой, а сущностью суррогата всегда является поддельность.
