История Первой мировой войны - [17]

Германский посол запросил ответ 1 августа, и ему просто было передано, что «Франция будет действовать так, как того требуют ее интересы». В этот же вечер был отдан приказ о французской мобилизации. Но в республиканской Франции гражданское правительство стояло над Генеральным штабом, причем по требованию правительства еще 30 июля пограничные силы были оттянуты назад, вглубь страны на 10 км — как мирный жест и мера предосторожности, чтобы случайная пограничная перестрелка не послужила предлогом для объявления войны. Хотя с военной точки зрения это и являлось некоторой помехой, но политическую мудрость такого отвода войск подтверждает тот факт, что германские передовые части перешли французскую границу 30 июля — и вновь, с официального одобрения, перешли ее 31-го. Поэтому, когда 3 августа Германия объявила Франции войну, она могла прибегнуть к единственному внятному объяснению своих действий: якобы французский летчик «сбросил бомбы на железную дорогу у Карлсруэ и в Нюрнберге», — слух, который был опровергнут в прессе самой Германии еще до объявления войны.

Почему же с фактом объявления войны тянули два дня?

Во-первых, из-за нового утверждения Грэя, что раз есть хоть какая-то надежда на мирное соглашение между Россией и Австрией, Германия и Франция должны воздерживаться от каких-либо выпадов. Грэй несколько неопределенно сформулировал свои мысли, а Лихновский, стремясь сохранить мир, произвольно несколько их расширил, телеграфируя в Берлин, что «это, по-видимому, значит, что если мы не нападем на Францию, Англия останется нейтральной и гарантирует нам нейтралитет Франции».

Кайзер и его канцлер ухватились за эту соломинку. Кайзер сказал Мольтке: «Итак, мы двинемся всеми нашими силами только на восток». Мольтке, как гласят его мемуары, возразил: «Это невозможно. Наступление миллионных армий… результат многолетней кропотливой работы. Раз план разработан, его нельзя менять»…

Кайзер ядовито заметил: «Ваш дядя дал бы мне иной ответ!».

Мольтке отстоял свою точку зрения в вопросе продолжения сосредоточения сил против Франции, но кайзером было приказано на сутки отсрочить фактический переход границы Франции и Люксембурга. Мольтке патетически повествует: «Это было для меня большим ударом; меня это поразило в самое сердце». Все же его «сердечный припадок» скоро прошел, так как поздно вечером следующие телеграммы из Лондона показали, что Британия не обещает нейтралитета. Отсрочка была отменена. А если отсрочка и вызвала некоторое торможение мероприятий Мольтке, то все же это не помешало части передовых германских войск фактически в тот же день вступить в Люксембург, опередив все предварительные расчеты.

Тем не менее британский кабинет колебался. Большинство его членов так крепко держалось за мир и так сильно сомневалось в общественном мнении, что упустило время дать Германии ясные предупреждения о своих намерениях, которые могли бы поддержать слабые попытки Бетмана-Гольвега противостоять напору группировок, стоявших за войну. Теперь уже было слишком поздно; военная машина работала полным ходом. После 31 июля уже ничто не могло предотвратить войну.

В итоге длительные колебания британского кабинета — пусть естественные и заслуживающие уважения — только увеличивали опасения французов, боявшихся, что Англия покинет их в беде.

Положение спасла Германия. Вечером 2 августа она передала Бельгии свой давно подготовленный ультиматум, требовавший свободного пропуска германских войск, как это требовалось по германскому плану войны. Бельгийское правительство твердо ответило, что не позволит оскорбить свой нейтралитет. Утром 4 августа германские войска начали вторжение в Бельгию.

Эта угроза, еще до проведения ее в жизнь, явилась решающим фактором, укреплявшим мнение Британии о неизбежности вмешательства — хотя, как это правильно предвидел германский Генеральный штаб, дело должно было неизбежно дойти до этого. Британия передала Германии ультиматум с требованием уважать бельгийский нейтралитет. Ультиматум этот был принят Бетманом-Гольвегом с жалобным замечанием, что Британия ввязывается в войну «только ради клочка бумаги». В 11 часов дня по германскому времени срок ультиматума истек. Следовательно, Британия вступила в войну — а Италия осталась в стороне, 31 июля решив придерживаться нейтралитета.

Таким образом, в финальном акте, как и в начальных актах этого действа, решающими оказались «военно-технические» аргументы. Германская армия должна пройти через Бельгию, даже если это втянет в войну против Германии и Британию.

Итак, в мирное время военная машина оказалась достаточно сильна, чтобы привести к войне — но во время войны так и не смогла привести к победе, что наглядно подтвердили последующие события…

Глава вторая ПРОТИВОСТОЯЩИЕ СИЛЫ

В борьбу народы вступили с условными взглядами и с системой XVIII века, лишь слегка претерпевшими изменения под влиянием событий XIX века. С политической точки зрения они считали, что предстоит состязание соперничающих друг с другом коалиций, основанных на традиционной системе дипломатических союзов. С военной же точки зрения они предполагали борьбу профессиональных армий. Хотя эти армии и распухли из-за принятой на континенте системы принудительных наборов, но все же борьба главным образом должна была вестись «солдатами» — а народ в массе, как зритель из амфитеатра, следил бы за успехами гладиаторов.