История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - [13]

Талант его в то время был решительно мрачного свойства. Однажды он показал матери трагедию, над которой Элен так смеялась (хотя уже в первом акте набралось шестнадцать убийств), что он, обозлившись, швырнул свой шедевр в камин. Он задумал написать белыми стихами эпическую поэму "Кортес, или Покоритель Мексики и дочь Инка". Написал "Ариадну на острове Наксос" и часть второй пьесы "Сенека, или Роковая ванна", — классические драмы с хором, строфами и антистрофами, в которых миссис Пенденнис совсем запуталась; а также начал "Историю иезуитов", в которой бичевал этот орден без всякой пощады. Мать нарадоваться не могла на его верноподданнические чувства. В ту пору он был стойким, неколебимым сторонником короля и церкви; и во время выборов, когда шла борьба между сэром Джайлсом Бинфилдом, кандидатом ториев, и лордом Трехоком, сыном лорда Эра, вигом и другом католиков, — Артур Пенденнис, нацепив на грудь огромный синий бант, искусно завязанный его матерью, а на Ребекку — синюю ленту, ехал рядом с его преподобием доктором Портменом, когда тот на своей серой в яблоках кобыле Ленивице возглавлял клеверингских избирателей, прибывших голосовать за поборника протестантства.

В тот день, в харчевне синих, Пен произнес свою первую речь и — тоже, надо полагать, впервые в жизни — выпил лишнего. Боже мой, что творилось в Фэроксе, когда он возвратился туда в немыслимо поздний час! Как замелькали фонари во дворе и в конюшнях, хотя ярко светила луна; как забегали слуги, когда Пен, с грохотом проскакав по мосту, влетел во двор во главе десятка клеверингских избирателей, во все горло распевавших предвыборную песню синих!

Он непременно хотел, чтобы все они вошли в дом и выпили вина… отличной мадеры… превосходной мадеры… Джон, подайте нам мадеры… И неизвестно, как поступили бы фермеры, не появись в это время миссис Пенденнис в белом капоте и со свечой в руке: при виде ее бледного красивого лица ревностные эти тории так испугались, что, наспех раскланявшись, ускакали восвояси.

Помимо этих дел и забав, мысли мистера Пена непрестанно занимало то, что, если верить поэтам, составляет главную заботу и утеху в молодые лета, а именно… да, милые дамы, вы угадали… любовь. Втайне он уже давно мечтал о ней и, подобно влюбленному пастушку у Овидия, обнажал свою грудь, и взывал: "Aura, veni" [6]. Так, вероятно, и всякий благородный юноша вздыхал в свое время по какой-нибудь столь же ветреной возлюбленной!

Да, Пен уже чувствовал, что ему необходима первая любовь всепоглощающая страсть — предмет, на коем он мог бы сосредоточить смутные грезы, доставлявшие ему столь сладостные муки, девица, которой он мог бы посвящать стихи, которая стала бы его кумиром вместо тех бестелесных Иант и Зулеек, что питали до сих пор его безудержное вдохновение. Он снова и снова перечитывал любимые свои стихи, он призывал Aima Venus, усладу богов и людей, он переводил оды Анакреона и выбирал подходящие к своему душевному состоянию места из Уоллера, Драйдена, Прайора и прочих поэтов. Он без устали рассуждал о любви в обществе Сморка. Нерадивый учитель толковал ему о чувствах, вместо того чтобы наставлять его по алгебре или греческому языку; ибо Сморк тоже был влюблен. Да и можно ли было, каждодневно общаясь с такой женщиной, не влюбиться в нее? Сморк был безумно (если позволительно назвать безумием слабенькое пламя, тлевшее в груди мистера Сморка) влюблен в миссис Пенденнис. Добродетельная эта женщина, когда сидела внизу в гостиной, обучая маленькую Лору игре на фортепьяно, либо раскраивая фланелевые юбки для жен окрестных бедняков, либо занятая еще какими-нибудь повседневными заботами своей скромной и безупречной христианской жизни, и не подозревала, какие бури бушуют в кабинете на втором этаже в двух сердцах, — Пена, который в своей охотничьей куртке, опершись локтями на зеленый рабочий стол, запустив пальцы в каштановые кудри, не видел раскрытого перед ним Гомера, и мистера Сморка, его почтенного наставника. Разговор у них заходил о Елене и Андромахе. "Андромаха похожа на мою маму, — уверял Пен. — Но знаете, Сморк, честное слово, я много бы дал, чтобы увидеть Елену"; и он начинал декламировать свои любимые строки, которые читатель найдет в надлежащем месте — в третьей песне. "Илиады". Он рисовал ее портреты, — они сохранились до сих пор, — с прямым носом и огромными глазами, и украшал их размашистой подписью "Артур Пенденнис delineavit et pinxit" [7].

Что до мистера Сморка, то он, само собой разумеется, предпочитал Андромаху. И, соответственно, проявлял необычайную доброту к Пену. Он подарил ему эльзевировское издание Горация, которое мальчику очень нравилось, и маленькое греческое Евангелие, полученное в подарок от матери еще в Клепеме; притащил ему серебряный футляр для карандаша, а уж к занятиям не понуждал его вовсе. Казалось, он вот-вот откроет Пену свою душу; он даже признался ему, что питает к кому-то… привязанность, тайную, но горячую привязанность. Иенденниса это очень заинтересовало, он тут же спросил: "Скажите; друг мой, она красива? Какие у нее глаза, черные или голубые?" Но помощник пастора Портмена только испустил легкий вздох, возвел глаза к потолку и слабым голосом стал умолять Иена переменить разговор. Бедный Оморк! Он приглашал Пена к обеду в свою квартирку в Клеверинге, над заведением мадам Фрибсби, модистки, а когда миссис Иенденвис приехала однажды в Клеверинг по каким-то делам — скорее всего связанным с тем, что она вскоре перестала носить траур, и снизошла к просьбе младшего священника переждать дождь под его кровлей, — тотчас послал за сдобными булочками. С этого дня софа, на которой она сидела, стала для него священной, а в стакане, из которого она пила, всегда стояли свежие цветы.