История одной любви - [9]

Бухарев легонько ударил ладонью по столу.

— Не о том говоришь, не о том говоришь!

Я замолчал. Мелькнула мысль: «Суворов поработал хорошо».

— Самоуправствуешь, Воронин? Либерализм в редакции развел! — выкрикнул Бухарев. — У тебя идеологический орган или заготконтора? Почему нас в известность не ставишь, кого на работу берешь?

— Еще не успел.

— Как так — не успел? Кого принял?

— Паренек один приехал, очень способный паренек. У нас вакансия. Я взял.

— На какую должность?

— Корреспондент последних известий.

— Партийный?

— Нет, комсомолец. Ему всего семнадцать.

— Ясли в редакции разводишь! Почему не проконсультировался? Порядка не знаешь?

— Порядок мне известен. Я посчитал, что корреспондента могу принять самостоятельно. Все-таки это не редактор и не старший редактор.

— Хитришь, Воронин. А жену его зачем взял?

— Девочка после десятого класса, приехала вместе с ним. У нас вакансия фонотекаря целый год. Никто не идет из-за маленькой ставки. Она согласилась.

— А почему с Суворовым не ладишь? Обидел его, увольняться хочет. А человек он заслуженный, в нашем округе тридцать лет.

— Знаю. Я его не обижал. Человек он, сами, знаете, мнительный и неуживчивый. А если собирается уходить, я его отговаривать не буду. Как журналист он большой ценности не представляет. Стаж у него действительно солидный, но этого мало. В нашем деле, Вениамин Иванович, нужно еще, чтобы человек умел писать, был творчески инициативным. Не знаю, как раньше, а сейчас Суворов дисквалифицировался. Это я сам с полной ответственностью говорю.

Бухарев не на шутку рассердился:

— Неправильно рассуждаешь! Старые кадры беречь надо. А ты мальчишке позволяешь заслуженного человека обижать. Почему он не пришел? Я вас вместе вызвал.

— Он в командировке, Вениамин Иванович.

— Когда уехал?

— Сегодня утром. Послал его за материалами об оленеводах.

— Приедет — приведи его ко мне. Поговорю с ним.

Бухарев сел, остывая. Лицо его разгладилось. Еще минут пятнадцать мы поговорили о всяких делах, он отпустил меня. Шагая в редакцию, я думал о том, что нелетная погода не повредила Кротову, отсрочив его встречу с начальством…

Суворов был на своем месте. Он сидел за столом в сатиновых черных нарукавниках, со сдвинутыми на нос очками. Я пригласил его к себе.

Вскоре он зашел, хмурясь и сутулясь, сел, сдвинул к переносице густые брови. Я достал из стола злополучный листок.

— Так вот, Иван Иванович, стало мне известно о вашем конфликте с Кротовым. Я прочитал вашу заметку, ознакомился с его правкой. Считаю, что стилистически она вполне оправданна.

Суворов побагровел и тотчас поднялся.

— В таком случае говорить с вами на эту тему не желаю. Благодарствую!

— Подождите. Правка, повторяю, оправданна. Я сам не посчитаю зазорным отдать ему на корректуру свой материал. Парень чуток к языку, к стилю. Но ваши труды он больше править не будет. Удовлетворены?

— Нет, не удовлетворен! Пускай извинения мне принесет, сопляк.

— Называя его сопляком, вы вряд ли дождетесь извинения.

— Это что же, я, что ли, перед ним извиняться должен?

— Может быть. Вы не правы.

— Ну как же! Ясное дело! Как я могу быть перед вами прав, когда вы его под свое крылышко взяли. В командировку его даже отправили подальше от греха.

— Слушайте, Суворов, — сказал я. — Мы с вами не первый год вместе работаем, успели изучить друг друга. Человек вы неуживчивый. Пишете не блестяще. Тем не менее я ни разу не предложил вам подать заявление об увольнении. Не вернее ли будет сказать, что под свое крылышко я взял не Кротова, а вас? Он работник перспективный. За него любая редакция ухватится после первого материала.

— Знаем таких ранних! Начинают бойко, а потом выдыхаются! А заявление мое получите, получите. Я у молокососов в учениках не намерен ходить.

— Как вам угодно.

— Заметку давайте!

— Пожалуйста.

Он схватил листок, двинулся к двери, но замешкался на выходе.

— Славно поговорили! Знал бы, не приходил лучше.

Я прикрыл за ним дверь и принялся за дела. Была пятница, день суматошный и трудный. После обеда пришлось прослушать и прочесть несколько субботних и воскресных передач, навести порядок в очередности студийных записей, уладить несколько обычных мелких ссор между операторами. В седьмом часу, когда все сотрудники разошлись по домам, я постучал в комнату Кротовых.

Катя сидела в одиночестве за канцелярским столом, подперев голову руками, и разглядывала себя в зеркале. Увидев меня, она растерянно вскочила, кинулась прибирать разобранную постель, разбросанные повсюду книги — засуетилась. Я се усадил.

— Ну что, Катя? Скучно без Сергея? Она кивнула с потерянным видом.

— Ну, так нельзя! Теперь вам часто придется разлучаться. Такую уж работу он себе выбрал. Привыкайте, Катя.

Губы ее жалобно дрогнули.

— Знаете, я, наверно, не смогу. Он на час уходит, а я уже начинаю волноваться. Здесь самолеты не разбиваются?

— Что за мысли, Катя!

— Я целый день хожу и думаю: а вдруг самолет свалится? Здесь же тайга, ему сесть некуда. А вдруг на него медведь нападет? А вдруг он заблудится? Думаю, думаю…

— А вы бы в кино сходили, развеялись. Сегодня в клубе французская кинокомедия.

— Знаю. Нет, я не могу в кино. Там смеяться нужно, а я не могу сейчас. Хотела книгу почитать, начала читать, а между строчек… Вот посмотрите. Вы ничего не видите?