История одного предательства, одной страсти и трех смертей - [5]

История о собственном полубредовом состоянии вдруг показалась ему смешной. А как быть с теми случаями, когда брат и Магда вдруг умолкали при его появлении? А та ночь, когда жена рыдала до самого утра после разговора со священником, отцом Космасом? Может, она просто поняла, скольким она ему обязана? Ему, своему мужу… Опять пустые слова, лишенные смысла… Или слова человека виноватого… Но виновного в чем? Что могло произойти в жизни его супруги такого важного, о чем он, ее муж, не имеет понятия?

Спирос подумал о дочери. Павлина… Она была плотью от его плоти настолько, насколько это возможно. У нее его черные кудри, его характер, его воля. А главное, Павлина всегда им восхищалась, обожала его. О чем бы ни спорили Спирос с Магдой, дочь всегда принимала сторону отца. Никто не относился к нему с такой нежностью, как Павлина. Как напряженно она смотрела на него исподлобья, когда он готовил к отплытию баркас! Сидела на парапете причала и только и ждала его команды.

— Ласка! — кричал ей Спирос.

Это греческое выражение, заимствованное у итальянцев, означает отдать швартовы. Он даже не кричал ей, он орал, словно бросая приказ с капитанского мостика огромного судна:

— Ласка-а-а!

Павлина соскакивала с парапета, отвязывала швартовы и мастерски, с широким замахом бросала ему крученый канат. Сколько же ей было лет, когда он научил ее вязать узлы и снасти? Лет семь, быть может, восемь… Ни один отец на Спетсесе не брал дочерей в свою лодку, но и ни одна девочка на острове не обладала умом и ловкостью Павлины, с ее любовью к морю, с ее упорством в преодолении трудностей… Истинное дитя Калимноса!

А как здорово было, когда по воскресеньям они отправлялись ловить осьминогов и Павлина вдруг начинала ощущать натяжение и подрагивание лески.

— Есть! Есть! — кричала она восторженно.

Казалось, еще немного — и дочка взорвется от радости. Каждый раз по возвращении с рыбалки приходилось смывать со дна лодки оставленные осьминогами пятна чернил. Павлина таскала такие тяжелые ведра с морской водой, что у нее начинали дрожать руки. Она выливала воду на палубу и принималась тереть доски с тем же великим усердием, которое наблюдала у работающего отца. А когда баркас шел поперек волны и та накрывала их мелкими брызгами, Павлина смеялась так заразительно, что у Спироса замирало сердце от счастья!

Он часто и подолгу не сводил с дочери глаз, все никак не мог налюбоваться, просто поедал ее взглядом, исполненным затаенной гордости, потому что ни с кем не хотел делиться с дочерью. Его самолюбию льстило, что Павлина стала настоящим моряком, таким же, как он сам! И потом, какая же она красивая и грациозная, эта его, Спироса, дочь! Его, такого коренастого и кряжистого мужичины, да еще с лицом, украшенным таким огромным носом?

А что, если она не его дочь? Такая мысль никогда не приходила ему в голову. А ведь это многое могло бы объяснить! Особенно изящество Павлины, ее изысканность… Конечно, Магда тоже красивая. Павлина унаследовала от матери и глаза, и многие другие ее черты… Но при этом она гораздо изящнее Магды, она изящна… как Никос! Так вот оно что! Его обманывают… Ах, Никос, Никос! Так, значит, все эти долгие годы они водили его за нос? Да, так оно есть!

В ту ночь его гнев переплавился в свинцовую ненависть. В шесть часов утра, когда Магда поставила перед ним на блюдце чашку кофе, он схватил жену за предплечье и сжал с такой силой, что та вскрикнула от боли. Спирос заставил ее сесть на лавку рядом с собой и спросил холодным, мрачным тоном:

— Павлина от кого?

Лицо Магды исказила гримаса страха. Под суровым взглядом черных глаз, взглядом, способным убить на месте дикого зверя, она разрыдалась.

— От него? — прогремел Спирос, показывая пальцем в пол.

— Да, — выдохнула Магда.

— Никому об этом не говори, никогда в жизни! Ни мне, ни другим!

Магда с покорным, виноватым видом схватила его руку, чтобы поцеловать, но он резко оттолкнул ее, отказывая жене одновременно и в прощении, и в возможности загладить свою вину.

Ближе к вечеру того же дня Спирос и Никос, как обычно, вышли в море на «Двух братьях». Через некоторое время старший Луганис попросил младшего подойти ближе. Когда тот оказался рядом, Спирос одной рукой схватил его за рубашку, а другой втиснул между собой и братом четырехкилограммовую шашку с дымящимся фитилем. Он специально выбрал короткий шнур для глубины пять-шесть метров.

— Ты с ума сошел? — закричал Никос, а Спирос рявкнул в ответ: — А ты чего ждал от брата, который так тебя любил, а ты его предал?

В тот же миг шашка взорвалась. Братья умерли мгновенно: им оторвало головы.

Примерно в восемь часов вечера отец Космас пришел сообщить Магде и Фотини о смерти мужей. Сначала он задержался на первом этаже. Фотини и Арис как раз заканчивали ужинать.

— Здравствуй, отче, — поздоровалась с приветливой улыбкой Фотини. — Если ты к Никосу сыграть партию в триктрак, то он в море.

— Хотите, мы с вами вдвоем сыграем? — предложил Арис.

— Здравствуй, здравствуй. Нет, Арис, нам надо поговорить, всем вместе, и с Магдой тоже. Пойдемте.

Фотини застыла на месте, сердце ее сжалось в дурном предчувствии: недаром, недаром отец Космас прячет глаза. Ему, такому приветливый и жизнерадостному человеку, явно хотелось в этот момент оказаться подальше отсюда. «Что-то случилось», — догадалась Фотини.