История одного перевода - [3]

Итак, Англия решительно не подходила. Сережа еще немного поразмыслил и решительно вывел: «Как выжить одному, коль рушится Страна?» Вот так. И никакой Англии. Пусть сначала второй фронт откроют, а там посмотрим…

В местной газете стих приняли «на ура». Киплинг был у властей не в моде, поэтому Сережа — исключительно ради пользы дела — подписался собственным именем. В конце концов, ему было чем гордиться. Пионеры читали его перевод на импровизированных концертах в свердловских госпиталях — наряду со стихами Симонова и Суркова.

Концерт-то его и сгубил. Правда не госпитальный, другой — праздничный, на День Чекиста. Сережу арестовали по обвинению в распространении контрреволюционной пропаганды в военное время. На первом же допросе следователь предъявил ему пожелтевший от времени листок крымской белогвардейской газеты 1919 года. Там красовался — слово в слово — сережин перевод злосчастного стихотворения Киплинга, подписанный, понятно, кем-то другим. Текст выглядел удивительно актуально на фоне прочих заметок, описывающих зверства красных, массовые расстрелы, тотальное наступление торжествующих хамов на гибнущую Россию… В последней строчке, вместо «Англии», стояло: «Страна».

Андреев счастливо избежал расстрела, но прошел через все адовы круги Черной Планеты — Колымы. После смерти Усатого Вурдалака он вернулся в родной Свердловск — искать разгадку неимоверного совпадения, стоившего ему двенадцати лет лагерей. Рылся в библиотеках, читал специальные исследования и популярную литературу, съездил в Крым, в попытке отыскать следы сгинувшего белогвардейца… Все впустую. Наконец, Сергей Сергеевич махнул рукой и смирился с необходимостью продолжать жить в недоумении. Правда, время от времени он еще просматривал новые материалы по Киплингу, но делал это скорее по инерции.

Новый след всплыл почти двадцать лет спустя, в середине семидесятых. В некоей полузакрытой диссертационной работе Андреев наткнулся на перепечатку из израильского русскоязычного журнала времен Войны Судного Дня. Перевод был подписан неизвестным именем — видимо какой-то любитель поразился неимоверной актуальности киплинговского текста и решил перевести его на русский. Тогда и в самом деле Израилю приходилось несладко: египетские дивизии форсировали Канал, сирийские танки стояли на Голанах, готовясь к решающему броску на Хайфу… Что же касается перевода — он слово в слово повторял до боли знакомый вариант Андреева и безымянного беляка. Включая деталь со «Страной».

И тут Андреева осенило. Как это он раньше не догадался? Ошибка его заключалась в том, что все предыдущие поиски начинались с Киплинга, вернее, с 1914 года — даты написания стихотворения. Стихотворения? Дудки! Киплинговский текст не мог быть оригинальным. Скорее всего, это был перевод, возможно даже — перевод с перевода! Сергей Сергеевич привлек к работе знакомых специалистов по европейской литературе. Первый же поиск дал несколько результатов — французский текст времен Прусской кампании, итальянский — времен Наполеоновских походов, немецкий — периода Тридцатилетней войны…

След явно уходил еще глубже, в средневековье, даже в античность, к первым письменным образцам. Конечно, переводы модифицировались в соответствии со временем, менялась терминология, названия мест… В той самой, последней строчке, сменяли друг друга китайские царства и индийские княжества, Ашшур и Вавилон, египетские города и греческие полисы… Лишь одно оставалось неизменным, из века в век: призыв к оружию, к защите Родины, как самой главной, самой дорогой святыни; закон обнаженного разящего меча; постоянная готовность к жертве; избавление от пустых, лживых иллюзий; молитва о мужестве в сердце и о силе в руках.

Андреев сказал мне, что собранная им коллекция насчитывает уже несколько сотен текстов. Самый старый из них — на санскрите. Он даже любезно предложил выслать несколько копий по факсу. Я поблагодарил и отказался. Что мне — санскрит? Что я — санскриту?

«Тогда — прощайте, — сказал старик и, засмеявшись, добавил — поздравляю вас со вступлением в клуб.» Я пожелал ему доброго здоровья и повесил трубку. За окном куролесили птицы. Шарав сломался еще позавчера, пыль ушла, и теперь прозрачная звонкая синева висела над моей Самарией, и над всем этим странным, загадочным и таким простым по сути своей миром. День был еще молод; времени — хоть отбавляй… податься, что ли в клуб?.. я ведь теперь — в членах.

Зайду так запросто — привет, мол, бичи!.. и они кивнут, оторвавшись на секунду от своих кружек, чарок и черепков. Блеснет обширной лысиной усатый бомбеец Редьярд Киплинг, положивший сына на алтарь своей войны; улыбнется двумя ровными рядами металлических зубов бывший свердловский комсомолец, лагерный придурок Сережа Андреев; качнет золотом эполет безымянный крымский белогвардеец; весело подмигнет кудлатый сержант, сгоревший на Синае вместе со своим танком в октябре семьдесят третьего…

Этих я знаю, да… но вон их еще сколько — сотни, тысячи… в костюмах, фраках и хитонах, в бушлатах и медных доспехах… Подожди… как же они понимают друг друга — многоязычная эта братия? «Азов, хавер,