История о разрушении Трои - [13]

Конец популярности Даpeтa

Приговор истинности Дарета и, вместе с ней, его литературным достоинствам вынесло возрождение латинской образованности в XVI веке. Авторитетный Фоссий в книге «О греческих историках» писал: «есть жизнеописание Аттика, книга настоящего Корнелия Непота, и еще та, что он написал об иноземных полководцах. Что чище и изящнее этих книг? Что же сказать о пресловутом переводе Дарета? Разве то, что, как говорится, щенки пахнут щенками, и поросята — поросятами»[99]. Однако в том же шестнадцатом веке Сидней в своей «Апологии поэзии» противопоставлял «настоящего Энея Дарета» и «выдуманного Энея Вергилия».

Иосия Меркерий (Мерсье), издавший Дарета в Париже в 1618 году[100], судил его еще строже: «мы не находим в нем ни образования, ни вкуса, ни малейшегоизящества выражений, так что чересчур бесстыж был тот, кто оболгал имя Корнелия Непота, назвав его автором этого неумелого перевода. В изложении всей истории он совершенно отходит от завещанного древностью, добавляя от себя кое-что правдоподобное, но по большей части нелепое и неуместное; таковы хотя бы выдуманные им перемирия на многие месяцы или годы, нужные, чтобы набралось десять лет. Во всей книге не добавлено ничего оригинального, кроме упоминания сыновей Тесея, которые вместе с Анием, как он пишет, заботились о продовольствии, а также нелепых χαρακτηρες, описаний внешности и нрава троянских и греческих вождей и женщин»[101].

Смидс, издавший Дарета в Амстердаме в 1702 году, подводит черту: «…автор едва умеет писать по-латински; письмо, адресованное Саллюстию Криспу — ничтожный вздор, свидетельствующий скорее о последней дряхлости латинской речи, чем о ее цветущей зрелости исиле»[102]. Тогда же Якоб Перизоний посвятил диссертацию доказательствам подложности Дарета и Диктиса. Однако суровые мнения знатоков не могли пресечь переписывания и переиздания многочисленных «низовых» версий «Троянских сказаний», восходящих к Дарету; в России они переиздавались еще при Екатерине II, когда Костров уже переводил настоящего Гомера; эти последние потомки рыцарских романов были вытеснены со сцены лишь приходом новых форм популярной литературы.

О настоящем издании; «издание Троньеза»

В настоящем издании «История о разрушении Трои» печатается на трех языках: на латинском, на русском и на французском конца XVI века[103]. Причины этого объясняются ниже.

Латинский оригинал Дарета приводится по тексту издания Фердинанда Майстера[104] (без критического аппарата). Сохранен курсив, которым Майстер отмечал конъектуры издателей, прежде всего Меркерия (Мерсье) и свои собственные; в текст Майстера введены (и так же выделены курсивом) шесть конъектур Р.П. Кларка[105]. Каталоги разбиты на абзацы для облегчения ориентации в них.

Однако латинский оригинал «Истории о разрушении Трои» не так уж много говорит о ее литературной судьбе, главное в которой — многочисленность и многоязычность переводов и переработок, появившихся тогда, когда даже сама практика переводов вообще еще не была столь распространенной и общепринятой, как в новейшее время. «Нелатинский», иноязычный Дарет занял в истории литературы куда большее место, чем латинский.

В качестве примера иноязычного Дарета в настоящем издании приводится французский перевод «Истории», вышедший в 1592 году в Антверпене в типографии Иоакима Троньеза[106] (имя переводчика, предпославшего изданию краткое предисловие, нигде в книге не указано, поэтому в дальнейшем мы будем называть этот перевод «изданием Троньеза»).

«Издание Троньеза» является именно переводом, а не переложением; его немногочисленные отличия от «современного» Дарета (т.е. текста Майстера)[107] объясняются, вероятно, не вольностью переводчика, а состоянием находившегося в его распоряжении оригинала. Что касается стиля, то переводчика (как жалуется он сам в предисловии) угнетали короткие рубленые фразы латинского оригинала, каковой недостаток он в некоторой степени «исправил», сделав их заметно более длинными и гладкими, однако все же не настолько, чтобы они удовлетворили его самого и стали бы похожи на стиль «Амадиса Галльского», романа, который, по его выражению, является не чем иным, как «истинной и совершенной Идеей нашего французского языка».

Последнее указывает нам тот литературный контекст, в котором переводчик «издания Троньеза» и его потенциальные читатели воспринимали Дарета; хотя большинство рыцарских романов («Сыновья Аймона», «Мелюзина») и заслуживает, согласно переводчику, порицания, идеалом все же оказывается «Амадис Галльский», а не классическая литература, о которой переводчик долго рассуждает, показывая свою образованность; Дарет же в таком случае оказывается неким компромиссом между Вергилием и «Амадисом», между литературными идеалами гуманистов и их провинциального современника Дон Кихота, назвавшего себя «Ламанчским» именно потому, что «дон Амадис» был «Галльским».

Иногда «переводчик Троньеза» как бы невольно придает оригиналу черты рыцарского романа, переводя, например, duces как Chevalerie или Seigneurie, или добавляя, что после изгнания Энея Агамемнон «передал его земли и имущество Антенору», то есть понимая ситуацию таким образом, будто Эней и Антенор — средневековые вассалы, приобретшие нового суверена, Агамемнона, вместо старого, Приама, а суверен, как обычно, делит между вассалами земли. Следует отметить, что вся структура греческого и троянского войск без всяких изменений в тексте приобретает новый смысл: каталог кораблей и каталог союзников Приама становятся списками вассалов, явившихся на помощь суверену, когда он ведет большую войну. То же происходит с другими элементами «Истории»: придание столь большой важности поединкам между вождями (т.е. рыцарями), идея вести всеобщую войну за одну лишь «прекрасную даму» или же идея в разгар военных действий посвататься за дочь вражеского короля — все это настолько же естественно в контексте рыцарского романа, насколько нелепо во многих других. Таков один из примеров того, как произведение получает иной смысл лишь от изменения исторического контекста, нисколько не изменившись само.