История Нью-Йорка - [138]

В «Истории Нью-Йорка» нашли отражение раздумья писателя над пороками нового общества, провозглашенного джефферсоновской Декларацией независимости. Однако его насмешки над Джефферсоном и «державным народом» носят подчас антидемократический характер; симпатии Ирвинга всецело принадлежат доброй старой патриархальной Америке. Писатель как бы угадывает будущие черты американской двухпартийной системы. В условиях политической борьбы его времени, выступая против Джефферсона и «державного народа», он все же был скован предубеждениями федералистского толка.

В переработанном издании 1812 г. Ирвинг ввел эпизод о великом Трубочном заговоре. Губернатор Вильям Упрямый издал закон, запрещающий гражданам Нового Амстердама курить. Это повело к образованию двух партий. Вместо квадратноголовых и плоскозадых они, наподобие свифтовских «тупоконечников» и «остроконечников», называются теперь Длинные трубки (аристократы-федералисты) и Короткие трубки (антифедералисты-республиканцы). Между ними по-прежнему подвизается некая ублюдочная партия по имени Жвачка.

Ирвинг сатирически заостряет разоблачение двухпартийной буржуазной системы, приводя рассуждение Гесиода, который разделял все человечество на тех, кто думает сам, тех, кто позволяет другим думать за себя, и тех, кто не делает ни того, ни другого. «Большинство людей принадлежит ко второй группе, — рассуждает Никербокер. — Поэтому возникают партии, под которыми подразумеваются большие группы людей, немногие из которых размышляют, а все остальные лишь разговаривают. Первые, называемые вождями, муштруют и воспитывают последних, поучая их, что им следует одобрять и что освистывать, что говорить, кого поддерживать и, главным образом, кого они должны ненавидеть, ибо никто не может быть по-настоящему партийным, если он не умеет решительно и бескомпромиссно ненавидеть» (Вариант 1812 года, IV, VI).

В критике американской демократии Ирвинг на тридцать лет предвосхитил Купера, хотя и не поднялся до широты его социальных обобщений. Он высмеивает «великие гарантии» существования Соединенных Штатов — свободу слова и свободу совести, которые на деле означают лишь то, что каждый человек может придерживаться собственного мнения при условии, если это мнение правильно. «И вот, — продолжает честный историк Никербокер, — так как они (большинство) были совершенно убеждены, что только они думают правильно, то из этого следовало, что те, кто думал иначе, чем они, думали неправильно; а кто думал неправильно и упорно противился тому, чтобы его убедили и обратили в истинную веру, был гнусным нарушителем неоценимой свободы совести, гниющим и распространяющим заразу членом общества, заслуживающим, чтобы его отсекли и бросили в огонь» (III, VI).

Как созвучны эти строки памфлету Купера «Американский демократ» (1838) с его острой критикой демагогической демократии буржуазного «большинства»! Ирвинг высмеивает претензии старого, отживающего, которое цепко держится за свои привилегии и не дает расти новому, молодому. В свойственном ему насмешливом тоне он критикует систему американской демократии в ее бесчисленных антигуманистических проявлениях. Правительство, суд, пресса, американский конгресс, — все подвергается беспощадному осмеянию. Правительство неуклонно руководствуется тем, что «правителю несомненно более пристало быть настойчивым и последовательным в заблуждениях, чем колеблющимся и противоречивым в старании поступать правильно». Суд своими перекрестными допросами так запутывал простых индейцев и старух, что те начинали противоречить самим себе и давать ложные показания. Зато на преступления богатых благоразумно смотрели сквозь пальцы и оставляли их безнаказанными.

Американский конгресс на своих заседаниях занят погребением неотложных вопросов и пустословием. Никербокер горестно восклицает по поводу всего строя американской демократии: «Что представляют собой наши крупные политические организации, как не доподлинную политическую инквизицию? А наши трактирные сходки разве не являются маленькими трибуналами, судящими на основании доносов, и наши газеты не служат позорным столбом, где несчастных людей, осужденных на наказание кнутом, забрасывают тухлыми яйцами? А разве наш чрезвычайный суд — это не огромное аутодафе, на котором ежегодно приносят в жертву преступников, виновных в политической ереси?.. Так или иначе, эти политические преследования являются великой гарантией вашей вольности и неопровержимым доказательством того, что мы живем в свободной стране!» (III, VI).

Подобное отношение к демократии доллара Ирвинг сохранил и в зрелом возрасте. Вернувшись в 1832 г. в США после семнадцатилетнего пребывания в Европе, он пишет: «Чем дольше я наблюдаю политическую жизнь в Америке, тем большим отвращением к ней я проникаюсь… Столько в ней грубости, вульгарности и подлости в сочетании с низкими приемами борьбы, что я не хочу принимать в ней участия».[531]

Центральное место в «Истории Нью-Йорка» занимают образы трех голландских губернаторов Нового Амстердама. Если в первых двух книгах «Истории» писатель высмеивает ученых педантов, то с третьей книги, где описывается «блестящее правление Воутера Ван-Твиллера», начинается, своеобразное историко-комическое травести. Так в Воутере Сомневающемся, имевшем обыкновение при решении всякой проблемы заявлять, что «у него есть сомнение по этому вопросу», современники угадывали намеки на президента Адамса; в сменившем его Вильяме Упрямом — черты Томаса Джефферсона, а в правлении доблестного Питера Твердоголового, которому посвящена добрая половина книги, — новейшие события из жизни США, когда в 1808 г. президентом был избран Мэдисон и начался отход от джефферсоновской демократии. Таким образом, вся книга носит весьма злободневный и полемический характер.