История нравов. Галантный век - [6]

Не менее яркий пример помешанности государей небольших стран на своем богоподобии представляют комические излияния болтушки Елизаветы Шарлотты, которая во всем видела оскорбление ее сана. В 1720 году пфальцграфиня (владетельная княгиня) писала, например: «Однажды г-жа Ментенон выписала из Страсбурга двух девушек, выдала их за графинь и определила в качестве горничных к своим племянницам. Я ничего об этом не знала. M-me la Dauphine[4] пожаловалась мне со слезами на глазах. Я ответила ей: не волнуйтесь, я устрою это дело. Когда я права, мне наплевать на старую ведьму. В окно я вижу, как niece гуляет с немецкими барышнями. И вот я спускаюсь и встречаюсь с ними. Подзываю одну и спрашиваю: кто она?

Она отвечает в лицо: пфальцграфиня фон Лицельштейн. „Так!“ — говорю я. „Но я вовсе не незаконная, — говорит она. — Молодой пфальцграф женился на моей матери, урожденной фон Гелен“. Я возражаю: „В таком случае вы не можете быть пфальцграфиней, ибо мы — пфальцграфы — не признаем мезальянсов. Впрочем, я скажу больше: ты просто лжешь, утверждая, будто пфальцграф женился на твоей матери, она просто-напросто… которая спала вовсе не с ним, а со многими другими. Я знаю, кто ее настоящий муж, — музыкант, играющий на гобое. Да, это правда! А если ты еще раз осмелишься выдать себя за пфальцграфиню, то я велю сорвать с тебя юбку. Не желаю я больше слышать подобной чепухи. Если же ты последуешь моему совету и будешь называть себя своим именем, то я не буду тебя больше упрекать за твое происхождение“. Девушка приняла мои слова так близко к сердцу, что умерла несколько дней спустя. Другую отправили в Париж в пансион. Я пошла к нашей Dauphine и рассказала ей, что произошло. Она призналась, что очень рада, что я так поступила, так как у нее не хватило бы мужества. Madame la Dauphine заметила, что король задаст мне, однако мне не сказали ни слова. Только несколько раз, смеясь, король заметил: il ne faut pás bien se jouer à vous sur le chapitre de votre maison. La vie én depend[5]. Я ответила: je n’aime pas les menteries[6]. Другая „пфальцграфиня“ сделалась в Париже такой же непотребной женщиной, какой была и ее мать. Так как она, однако, изменила свое имя, то я махнула на нее рукой».

Подобными жалобами изобилуют вообще письма Елизаветы Шарлотты, а эта дама принадлежала, несомненно, еще к наиболее умным представителям этой породы.

Мстительное отношение маленьких деспотов к своим антагонистам прекрасно характеризуется таким позорным фактом, как десятилетнее заточение Шубарта[7] в крепости Гогенасперг. Можно ограничиться этим примером.

Божьей милости нет предела, и, когда раскрывается Его щедрая рука, она положительно осыпает своим благословением голову осчастливленных. Не менее расточителен и щедр и самодержавный государь. Неосновательна поэтому острота Галиани: «Добродетель монарха подобна девственности: представление о ней приятнее обладания ею». Из всей идеологии абсолютизма логически вытекает, что эти милости предназначались исключительно для дворянства и ни один их луч не касался простого народа. После всего вышесказанного нет надобности более подробно обосновывать это положение.

За 15 лет (1774–1789) Людовик XVI истратил круглым счетом 228 миллионов ливров на подарки дворянству, из которых 80 миллионов пошли на его собственную семью. Нетрудно видеть, как выгодно было пользоваться дружбой королевской фамилии. Красноречивым доказательством может служить благословение, покоившееся на семействе Полиньяк. Герцогиня Полиньяк была интимнейшей подругой Марии-Антуанетты, и это было настолько выгодно, что ее семья пользовалась благодаря милости королевы ежегодной пенсией в 700 тысяч ливров. Сам герцог Полиньяк получал ежегодную ренту в 120 тысяч ливров, а однажды расписался в получении в подарок 120 тысяч ливров на покупку имения: бедняга не выносил городского воздуха.

Не менее щедры были предшественники Людовика XVI. Пфальцграфиня Лиза Лотта сообщает ухмыляясь о миллиончике, который ей подарил ее щедрый любвеобильный сын. Она пишет (1 сентября 1719 года): «Мой сын сделал меня теперь богаче и увеличил мою пенсию на 150 тысяч ливров». А менее чем четверть года спустя (28 ноября 1719 года) она снова сообщает: «Сын подарил мне на 2 миллиона ливров акций на постройку дворца». Эти люди умели прикарманивать деньги, а карманы их были поистине бездонны.

А кроме той заслуги, что Провидение в образе маленького государственного переворота сделало ее сына регентом Франции, других совершенно не имелось. Эта дама тратила на хозяйство ежегодно 300 тысяч ливров, а она была еще одной из наиболее экономных. Впрочем, тогда вообще не скупились. Когда сменившая сентиментальную Лавальер г-жа Монтеспан получила после десятилетней верной службы в свою очередь отставку, то чтобы ее утешить, ей назначили ежегодную пенсию в 1000 луидоров. «Эта метресса, — писал современник, — стоила Франции втрое более, чем все ученые Европы». Эти слова вместе с тем наглядно показывают, как скупо относился абсолютизм к науке. Не менее хорошо устраивались обыкновенно и любовники в отставке. Достаточно напомнить, какие огромные суммы получили бывшие фавориты Екатерины II.