История моей юности - [35]

— Как тебя зовут-то?

— Сашурка.

— Это как же понимать? Сашка, что ли?

Я мотнул головой.

— Ты. Сашка, не бойся, — промолвил Ленька. — Тут хорошо… Поперву, конечно, страшновато… а потом привыкнешь… Я тож поначалу боялся, а потом вот, видишь… Хозяин-то повышение мне обещал. Слыхал, небось? Ну, пойдем, я тебя научу керосином орудовать.

Он подвел меня к большим железным бочкам, стоявшим в углу. У каждой бочки был кран, а под краном таз.

— Ежели к тебе подойдет, скажем, какой-нибудь покупатель, — поучал меня Ленька, — так ты его спроси; сколько ему надо фунтов керосину… Ну, он, к примеру, скажет: десять фунтов. Ты возьмешь у него посуду и нальешь ему десять вот таких фунтовых корцов… А когда нальешь, то пошлешь его оплатить в кассу за десять фунтов… Да старайся недоливать керосину. Понял?

— Понял.

— Хозяин это любит, потому как ему прибыль, — продолжал поучать меня паренек. — Вот этот корец полуфунтовый. А этот — четверть фунта.

Целый день возился я с керосином. Я не мог дождаться вечера, когда наконец лавка закроется. У меня теперь окончательно созрело твердое решение не приходить больше сюда.

Я думал о том, как мне избавиться от ненавистной лавки с ее вонючим керосином. И вот придумал.

Завтра утром я сделаю вид, что собираюсь идти в лавку, сам же между тем, захватив коньки и кусок хлеба, махну на Хопер, приверну к сапогам коньки и помчусь по льду к Маше…

Наступил долгожданный вечер. Купец подсчитал в конторке дневную выручку, приказчики навели порядок в лавке. Гремя ключами, хозяин попрощался, с нами и стал запирать лавку.

— Эй ты, малец! — крикнул он мне. — Гляди не проспи. Чтоб завтра к семи был здесь, как стеклышко. Как он, Ленька, работал-то?

— Хорошо, Павел. Николаевич, — закрутился перед хозяином Ленька. — Из него будет толк… Ей-богу, правда!.

— То-то же, — снисходительно сказал купец, кладя ключи в карман. — У меня и должен быть толк у всех… Бестолковых мне не надобно. Понял, Сашка? Не опоздаешь?

— Понял, — буркнул я угрюмо. — Не опоздаю.

— Разве ж так хозяину отвечают? — сказал мне старший приказчик, старик лет шестидесяти. — Надо быть учтивым, вежливым.

— Невежа! — сказал купец. — Ленька, как надо ответить?

— Не извольте беспокоиться, Павел Николаевич, — тоненько пропел мальчишка, — не запоздаю. Приду ровно к семи часам утра.

Сказав это, Ленька с превосходством взглянул на меня, как бы говоря своим взглядом: «Эх ты, размазня, вот как надо!»

— Ну, так-как надо сказать? — строго спросил у меня Чагов.

Я был упрямый мальчишка. В другой раз он черта с два бы от меня чего добился. Но сейчас я шел на все, лишь бы скорее отделаться от хозяина с его лавкой и керосином, от Леньки, от всех. Кривя душой, я даже слаще, чем Ленька, угодливо пропищал:

— Не извольте беспокоиться, Павел Николаевич. Завтра я чуть свет приду сюда.

— Хе-хе!.. — удовлетворенно засмеялся лавочник. — Это ты уж того, переборщил… Ну, ладно, прощайте!

Только этого я и ждал. Как стрела понесся я домой. Жили мы с отцом в это время уже не у Юриных, а снимали комнату неподалеку от них.

— Ну как? — встретил меня отец. — Понравилось?

— Очень, — сказал я угрюмо.

— Я же говорил, что понравится, — оживленно заговорил отец. — Пойдет у тебя дело на лад. Ей-богу, пойдет.

Потом отец куда-то ненадолго вышел из комнаты. В одно мгновение я разыскал под кроватью свои заржавленные коньки, сунул их и кусок хлеба в сумку…

Отец разбудил меня еще до рассвета.

— Вставай, Саша, — сказал он. — Уже шесть часов… Вставай и умывайся… Да садись завтракать.

Когда я сидел уже за столом, отец сказал мне:

— Может, тебе и не понравится возиться с керосином, но это недолго. Все-таки, я думаю, весной мы с тобой уедем в станицу. Но поработать в лавке тебе надо, потому как навык будет, да и вообще, что тебе бездельничать-то?

Я молча слушал отца…

Позавтракав, я схватил приготовленную с вечера сумку с хлебом и коньками и побежал на Хопер. Он протекал верстах в трех от станицы.

В полынье

Наступал мутный рассвет. Над рекой на яру в задумчивом оцепенении, словно завороженные, стояли покрытые инеем молчаливые дубы, тополи, клены, ясени. Посреди реки, прямо на льду, сосредоточенно глядя в лунки, сидели несколько ранних рыбаков.

Пристроив к сапогам коньки, я двинулся вверх по течению реки. Лед был скользкий и блестящий, как стекло. Бежать по нему было одно удовольствие. Река извивалась змеею… Мимо мелькали коричнево-желтые крутояры. С них, как будто с любопытством глядя на реку, интересуясь, что там делается, свешивались верхушки кустарников.

Еще издали завидя меня, не иначе как злословя на мой счет, взбалмошно начинали стрекотать болтливые сороки…

Я мчался уже часа два-три. Спина моя взмокла, по разгоряченному лицу струился пот. Я снимал шапку и подставлял потную голову ветру, и он ласково теребил мои волосы. Хотелось пить. По сторонам изредка мелькали синие полыньи. Я мог бы прилечь к краю и напиться, но боялся простудиться. В прибрежных кустарниках в снегу, как на кусках ваты, пятнами крови краснели тяжелые гроздья калины. По моим расчетам, я пробежал уже около тридцати верст. Казалось, давно бы должен был показаться Машин хутор. Ведь по прямой дороге до него всего только семнадцать верст. А я, наверно, и полпути еще не проделал.