История моей матери - [59]

Люк повеселел и просиял от полученного задания: этому любое новое дело было в охотку и в удовольствие, будто то, что он делал дома, не шло ни в какое сравнение с комсомольскими поручениями. Рене не знала, чем он занимается, — кроме того, что ходит по вечерам смотреть, как другие учат философию. Она спросила Алекса — тот тоже не знал, хотя его считали приятелем Люка: он познакомился с ним в бистро, до занятий философией, в ту пору, когда позволял себе кружку-другую пива, но знакомство было шапошное.

Рене пошла в Сорбонну: чтоб по отцу выйти на сына. Они перешли Сену и вошли в район студентов. Университет поразил их обоих. Они никогда в нем не бывали, но если Рене была причастна к миру наук и искусств, то Люку все было в новинку, и он с изумлением пялился на помпезный храм знаний и на его самоуверенных завсегдатаев. Они попали вначале на юридический факультет. Студенты, самонадеянные, самовлюбленные и довольно нахальные, стремительно проходили мимо, не проявляя к ним ни малейшего интереса. Рене спрашивала, как пройти в философский факультет, но они не находили для нее и лишь показывали с неопределенностью куда-то назад и наискось. Она нашла более доступного на вид юношу, прислонившегося в одиночестве к одной из колонн, поддерживавших крутые арчатые своды.

— Что вам нужно? — спросил он самым простым и естественным образом, будто сам случайно здесь оказался.

— Ищем человека одного, а никто помочь не хочет… Мы что: не подходим к этому заведению?

— Да уж. Особенно твой приятель. — Люк виновато поник головой, а юрист, еще раз мельком оглядел их и показал, как идти к философам, — без него они долго бы еще здесь блуждали…

Философы оказались народ и вовсе вздорный и непредсказуемый. Разговаривать с ними было еще трудней, чем с юристами. Они подошли к группе из четырех студентов. Им было лет по двадцать, но все казались одновременно и старше и моложе своего возраста. Они старались вести себя самым обыденным и привычным образом, но в глазах у них тлел и перелетал от одного к другому тот священный огонек, который выделяет философов среди всех прочих: бегает, как язычок огня по уголькам, скользя от одного полена к другому и подымаясь иной раз всплеском общего пламени.

— Филип, что ты думаешь о Полин Арго? — допытывался один у другого: видно, не по первому уже разу. — Тебе не кажется, что она ведет свою роль манерно и в то же время примитивно?

— Сам ты манерный, — грубо отвечал ему тот. — Вопрос поставлен некорректно: мне, Луи, ничего не кажется. Как я воспринимаю ее — это другое дело.

— Но все-таки?! Я бы даже сказал: прежде всего примитивно, а потом уже с маньеризмами!..

Рене и Люк не дали Филипу ответить достойным образом: подошли и навели свои справки.

— Не то Маро, не то Маренди. — Рене извинилась за неточность сведений.

— Маро? — переспросил Филип. — Это поэт шестнадцатого века. Если быть точным, то его начала. Предшественник Плеяды. Неплохой поэт, между прочим. Как считаешь, Огюст?

Огюст тверже стоял на ногах, чем его приятель:

— При чем тут поэт? Они живого человека ищут. Но я такого философа не знаю. Может, Гассенди? — спросил он вдруг с сомнением в голосе.

— Окстись! — Филип отплатил ему его же монетой. — Гассенди когда жил, по-твоему? Еще раньше Маро.

— Ну уж, раньше! Позже, конечно. Но я сказал это не подумавши, — признал тот. — Читал его вчера — поэтому. Моренди, Гассенди — фамилии схожие… Моранди вроде был. Если только это философ. Люк, ты читал Моранди?

— Я?! — изумился товарищ Рене. — Ни в жисть!

— Я не к вам обращаюсь, молодой человек, — церемонно и недружелюбно возразил Филип, — а к моему другу. Не все Люки ваши. Имя — существенный, но не исчерпывающий атрибут явления. Собственно, для каждого из нас оно более существенно, чем для прочих. Потому что мы определяем себя через имя. Но то, что для нас единично, для других множественно. Если, конечно, вы не Самсон и Далила. Хотя с Самсоном уже труднее. Это интересно, об этом надо подумать.

— Мы как раз этим и занимались. — Рене попыталась стать на одну ногу с этими говорунами: заразилась их духом или недугом. — Гегель сказал, что познать себя невозможно, потому что на вопросы о себе не ответишь.

— Это как сказать! — Филип скептически глянул на нее: как смотрит хозяин на браконьера, охотящегося на его поле. — Это совсем не обязательно. Смотря какие вопросы задавать. Об этом тоже можно потолковать, но у меня сейчас на это нет ни времени, ни желания.

Луи-философ взялся за свое:

— Огюст, ты мне так и не сказал, что ты думаешь о Полин Арго. Для меня это важно очень. Это придало бы стройности моим эстетическим воззрениям.

— Отстань ты от меня. Я не видел ее в этой роли.

— Не видел?! — поразился тот. — Так мог бы сказать это с самого начала! Чего ради я с тобой толкую?! — и, возмущенный, пошел прочь.

— Кого вам надо, ребята? — К ним подошел человек средних лет, степенный и исполненный здравого смысла, неприметный на вид и незаносчивый. Они объяснили цель прихода. — Это Морен, — тут же сказал он. — Их профессор. Они к нему идут завтра сдавать экзамен.

— И верно! — удивился Огюст. — Как это я запамятовал?