История моей матери - [57]

— А потом, после работы, мы идем в крохотное жилье, за которое платим втридорога и которое не соответствует этой плате. Без удобств и со скрипучей кроватью!..

Про кровать можно было не говорить. Внизу оживились и повеселели:

— Это Жак, что ль? Он всем на свою кровать жалуется!

— А что я виноват, что она вправду такая!

— Теперь все знать будут. Ну, Жак, попал в историю!.. — И рабочие засмеялись и поглядели на Рене с дружелюбной насмешкой и лукавым сочувствием.

Дорио раздосадованно хмыкнул, Рене сбилась с толку, потерялась и кое-как закончила выступление:

— Словом, все на воскресную демонстрацию! Скрипучая она или не скрипучая!

Внизу снова засмеялись — уже без прежней иронии, почти уважительно.

— Теперь точно уж пойдем! Под такими лозунгами!.. — И представитель администрации расслабился и размяк: его подопечные не поддержали нападок на хозяина…

Позже в компании Фоше Дорио выговаривал Рене за ненужную самостоятельность:

— Тебе сказано было — веди по трафарету, по тому, что уже сказано! Это же театр, тут все роли расписаны: шагнешь в сторону и не будешь знать, как выбраться. Чуть все впечатление не смазала — не знаю, чем бы все кончилось, если б сама не дала задний ход, не обернула все в насмешку. Над собой же! Что за черт дернул тебя самовольничать? Митинг был про воскресную демонстрацию и про колонии, а не про зарплату и условия жизни рабочих. С этим они сами разберутся. Или обсудят отдельно — уже в другом ключе и с другим азартом. Зачем было одно с другим смешивать?..

Рене принимала справедливость его слов, но ничего не могла с собой сделать. Она была готова отдать все на алтарь партии и отечества — только не себя самое: не свою личность и привычки.

— Я это все понимаю, но не могу с собой справиться. Заставить себя.

— Что ты не можешь себя заставить?

— Повторять, как попугай, за другими.

Фоше засмеялся, а Дорио уставился на нее.

— Да?! А что ты тогда делаешь в рабочем движении? Тут все только этим и занимаются… Она в деле хороша, а не на словах, — сказал он Фоше. — Дела у нее лихие — дай бог всякому: что с плакатами, что с этим полоумным философом. Находит на нее, что ли?

— Я с самого начала сказал, что ей нелегалкой надо быть, — сказал Фоше.

— Нелегалка — это угодить в пасть русским. А я этого и врагу не посоветую. Если у нас будет что-нибудь со временем — тогда другое дело.

Всего этого Рене не поняла и глянула вопросительно.

— Не понимаешь? Пойми для начала, что мы все твердим свои уроки под подсказку. Так оно проще и надежнее.

— А что за нелегальная работа? — Единомыслие, видимо, не устраивало ее.

— Много будешь знать, скоро состаришься… Расскажу как-нибудь, в других обстоятельствах. В ресторане каком-нибудь. Не хочешь?.. — Фоше засмеялся и отсел подальше, чтоб не присутствовать при назначении свидания, но слушал со стороны, чем оно кончится.

С его помощью Рене поняла, о чем идет речь. Она глянула мельком на крупное, массивное, лобастое лицо Дорио, ставшее вдруг чувственным и напряженно застывшее в ожидании ответа, и отказалась от более близкого знакомства с ним — даже на таких заманчивых условиях:

— Нет, наверно. Про нелегальную работу послушать, конечно, интересно, но не на таких началах.

Фоше снова засмеялся, а Дорио отступился от нее и выглядел при этом не слишком разочарованным. Это был пробный шар с его стороны. Он и прежде испытывал сомнения на ее счет, теперь же окончательно в них утвердился: Рене была слишком для него независима и самостоятельна.

— И правильно. Нечего в омут бросаться. Ни со мной, ни с русскими… Вернешься в свой район?

— Вернусь.

— Что там интересного?

— Занимаемся философией. Кружок организовали.

— Это важно очень, — иронически признал Дорио. — И много желающих?

— Пока четверо. Но все хорошие ребята.

— Да уж наверно. Учатся бесплатно и к плохим приятелям не ходят. Матушки должны быть в восторге, — и отпустил ее восвояси…

На следующий день Рене вызвали с урока к директрисе — она должна была объяснить причину новой неявки на уроки. Она подала врачебное свидетельство. Директриса, дама из высшего общества, потомственная аристократка, мирилась со многим, ко всему относилась если не снисходительно, то невозмутимо и прощала, с высоты своего положения, разные грехи, но в этот раз решила проучить зарвавшуюся казенную ученицу: она терпеть не могла липовых документов. Впрочем, против бумаги и она не могла ничего сделать. Она скользнула взглядом по представленной справке, распознала в ней ложь, нетерпеливо ерзнула на стуле, поднялась.

— Уже выздоровела?.. — И пообещала: — Я ведь проверю.

— Там все в порядке, — посочувствовала ей Рене, предупреждая ненужные хлопоты.

— Ну да. У вас же и доктора свои, и священники… Ладно. Иди. Добром это все равно не кончится…

Воскресная демонстрация состоялась. Рене шла рядом с Дуке в группе представителей девятого района. Сен-денисты возглавляли колонну и защищали ее с флангов. Дорио шел на острие шествия. Он еле поздоровался с Рене, прошел мимо. Дуке увидел это:

— Что это он? Поругались?

— Ну да. Не так выступила. Сказала лишнее.

— А он всегда лучше всех все знает. А если кто говорит лишнее, так это он и никто больше! Мелет — что, сам не знает! Нет такой тайны, которую бы он не выболтал на первом же перекрестке! — Дуке отомстил таким образом Дорио за недавнее унижение…