История моей матери - [56]

— Так тебя туда и взяли. Там все арабы разобрали. Им еще меньше платят. Девушка нам сейчас на митинге обо всем расскажет. О чем митинг хоть?

— Арестовали сто двенадцать человек. На конгрессе, посвященном подготовке Дня первого августа.

— А что за день?

— День борьбы с милитаризмом и военной угрозой.

Жан кивнул, не вникая в суть дела.

— Это они не любят. Служить нужно не рассуждая. Ты служил, Жак?

— Нет. Как из Бретани смылся, так меня из виду потеряли.

— Оно и видно. А что от нас хотят? — спросил он Рене.

— На уличную демонстрацию выйти. В знак протеста.

Жан глянул с сомнением.

— Это подумать надо. Своих, конечно, поддержать надо, но очень уж не люблю я штанами улицу подметать. Это молодых дело. Ты пойдешь, Жак?

— А почему нет? Для меня улица как дом родной. Я ж тебе говорю, наняться туда хочу. Чтоб днем и ночью на ней оставаться.

— У тебя дома нет?

— Какой это дом?! Название одно. Комнатушка с кроватью скрипучей — не пригласишь никого: пусть девушка извинит меня, конечно… Начинать надо, если митинг, а то в обеденный перерыв вкатимся. На улицу-то я выйду, а говорильню эту за счет обеда слушать не буду…

Митинг вели с большого помоста. Изначально сооружение предназначалось для работы: на него ставили ремонтируемый вагон, чтоб подобраться к нему снизу. Теперь верх застлали досками и поставили на них стол президиума. Поскольку подмостки не в первый раз использовались в этих целях, имелась и грубо сколоченная трибуна, и лесенка, по которой гости поднимались наверх. Рабочие стояли внизу. На их лицах было то общее для всех выражение солидарности, которое невольно появляется на всех бунтовских сходках. Среди этой более или менее одинаковой толпы выделялся один с лицом недоверчивым и несообщительным: он оказался главным мастером завода и был послан администрацией для надзора за митингом и последующего отчета хозяину. Дорио говорил мощно и зажигательно: накатывался, как прибой, высокими крутыми волнами, на мягкий, уступающий его напору песчаный берег аудитории.

— Они хотят слишком многого! Чтоб мы работали задарма, глазели, как они воруют, набивают себе карманы, помалкивали и терпели еще, когда они сажают наших товарищей — только за то, что те в открытую говорят им, что они воры и жулики! Нам не нужны колонии! От них нам никакого проку! Это им они нужны: чтобы и там запустить руку в чужой карман, послать сюда несчастных, живущих там, обворовать их и заодно нас с вами: заставить их работать за полцены и сбить наши заработки! Сколько можно молчать?! Чем больше мы молчим и бездействуем, тем больше они наглеют! И поэтому — все на уличную демонстрацию! В этот раз мы будем манифестировать не здесь, а пойдем в Париж, в их логово — этого они больше всего не любят и боятся. Потому что они не так сильны, какими кажутся и хотят показать себя, и боятся силы. Они рассчитывают на армию, но она не так глупа и будет сражаться за них лишь до поры до времени! Вот где завязка сегодняшнего конфликта! Борьба за армию — вот причина и мера их ненависти к нам и их бессильной злобы! В воскресенье мы соберемся у мэрии и пойдем на Париж. Предупреждаю, это может быть опасно: те, кто боится драки и полиции, пусть остается дома, а идут пусть самые смелые и отчаянные!..

При упоминании о воскресенье представитель администрации расслабился, до того он слушал с заметным напряжением: демонстрация не будет сопровождаться забастовкой — для него это было главное.

— Давай! — Дорио, еще не остыв от всплеска собственных чувств, подтолкнул Рене, словно собственной речи ему было мало и он хотел продолжить ее устами девушки. Но Рене не была готова к выступлению.

— Что говорить? — невпопад спросила она.

— Да то же самое. Хоть каждое слово повторяй. Главное, дери глотку. Выступает секретарь комсомола девятого района Рене Салью. Прошу ее поприветствовать! — громко объявил он, и собрание дружно захлопало.

Рене пребывала в замешательстве и не знала, что с чего начать. Она не умела бездумно повторять вслед за другими, могла излагать только свои мысли, ею выстраданные или внезапно ее осенившие. Вместо того, чтобы следовать Дорио, она напряглась в поисках собственного поворота темы. Находка была не из лучших: она заставила себя сочинять и импровизировать, а это редко когда оказывается успешным, особенно на людях. Она вспомнила, что ей только что говорили рабочие, и решила построить речь на свежих впечатлениях. Она все же связала свое выступление с предыдущим:

— Товарищ Дорио говорил, что рабочие работают задарма. Я хочу остановиться на этом. Десять франков в день — таков заработок на этом заводе, подметальщику на улице платят столько же. А чтоб набить себе руку, освоить навыки, нужны пять лет, не меньше. Да еще постоянная опасность травм! Теми трубами, которыми вы ворочаете, ничего не стоит нанести соседу травму. Вы недавно имели такую, кстати говоря…

Речь оказалась направленной против хозяина завода — митинг как бы свернул с одной тропы на другую, более опасную. Человек из администрации посмотрел на Рене с недоумением. Но она не оглядывалась на него — ей важен был отклик рабочих, а он заставлял себя ждать — его, можно сказать, вовсе не было. Во-первых, не все получали здесь десять франков, во-вторых, мало приятного выворачивать на людях грязное белье и жаловаться посторонним на хозяина, да еще в присутствии девушки. Рабочие думали о своем и глядели мимо, но упрямая Рене не сворачивала с выбранного пути и не останавливалась: