История моей матери - [41]

«Я буду мертв уже, и дух мой бестелесный Над вами воспарит, а ваш из плоти тесной Потянется к нему, из клетки в пустоту…» Ну, Рене!

Рене не отставала:

— «Вам станет жаль любви, что вы отвергли ныне, Всему есть час и год, нет срока лишь гордыне, Срывайте с роз красу, пока они в цвету».

— Ну вот! — Морис остался доволен. — Так и надо поступать. Правда, Летиция? — Он повернулся к дочери и каверзно улыбнулся. — Эта своего не упустит. Срывает эти самые цветы и даже о шипы не укалывается. Как это тебе удается? Мы тоже такими были, но потом, после таких роз, иной раз всю жизнь на пальцы себе дуешь. Тебе, Рене, нравятся эти стихи?

— Да так. Не очень. — Рене была настроена скептически и воинственно. За соседним столом, где осторожно прислушивались к их разговору, негромко засмеялись. Морис воззрился на нее в изумлении.

— Не понял… В первый раз слышу. — Он оглянулся на соседний столик в поисках поддержки, но не нашел ее. Там сидели два благоразумных пожилых толстяка, которые не торопились стать в споре на чью-либо сторону, а с любопытством ждали продолжения. — Почему? — оборотился Морис к Рене.

— Она не хочет с ним спать, а он грозит ей одинокой старостью. Типично мужской ход мысли.

За соседним столом рассмеялись в открытую. Летиция, не ожидавшая от подруги подобной дерзости, хмыкнула, но ничего не сказала: это был не ее вечер. Морис оторопел на миг, потом глянул на Рене с подобием уважения.

— У вас, нужно сказать, нестандартный ход мысли. Вы считаете, что есть мужские стихи и женские?

— Я не это сказала.

— А что же?

— Что он прибегает к недозволенным приемам. И вообще, слишком настаивает. Женщина должна сама решать в таких случаях. — Рене говорила так, будто у нее за плечами был богатый любовный опыт, — его у нее не было вовсе, но тем убедительнее звучали ее доводы. — Женщина должна быть свободна.

Это было лишнее. За соседним столом это известие было принято с меньшим энтузиазмом, чем первое: свободу женщин не следует провозглашать в ресторане, где большая часть посетителей — мужского пола.

— Ладно. Это вопрос особый. — Морису эта полемика тоже пришлась не по нраву. — Не будем отвлекаться от турнира. Ронсара все знают. Это не в счет. А вот что вы скажете про Реми Белло? Знаете такого?

— Знаю, конечно, — отвечала Рене с пренебрежительностью отличницы. — Что именно?

— «Апрель». Тут хоть спорить не о чем, — и Морис прочел на память:

— «Апрель — месяц сева И зелени древа.

Апрель — пора надежды Плода и ореха, Нашедших прорехи В новой одежде…» Давай!

— «Апрель — месяц плуга, — откликнулась Рене, — И сочного луга, Фиалки с ромашкой, Покрывших равнины, Холмы и долины Цветною рубашкой…»

Они дочитали в два голоса эти милые стихи, которые Рене знала до конца, чем несказанно удивила высокопоставленного чиновника, который глядел на нее с нескрываемым изумлением. Его сверстники в свое время благоразумно прерывали такое соревнование на середине стихотворения, поскольку обе стороны быстро начинали путаться, да и Морис перед посещением ресторана заглянул в книгу и только поэтому чувствовал себя так уверенно. Им между тем принесли закуски. Летиция взялась за паштет и креветки и сказала:

— Вы как хотите, а я есть буду!

Рене с непривычки и из-за отсутствия аппетита ела мало, дотрагивалась вилкой до содержимого блюд и препровождала в рот маленькие кусочки, плохо различая их вкус и не вполне отдавая себе отчет в том, что ест: чувства ее были напряжены и притуплены, ей было не до гурманства. Морис стал, по подсказке Летиции, разливать вино.

— Значит, ты и в самом деле стихи любишь, — уверился он. — Я уж боюсь продолжать. По нашим правилам выбор переходил от одного к другому по кругу. Ты мои стихи знаешь, а каково будет, когда ты меня экзаменовать начнешь. У меня память уже не та.

— Я вас экзаменовать не буду, — успокоила его Рене. — Я лучше к вам ключ подберу.

— Это как? — удивился он, а за соседним столом опять напряглись и прислушались.

— Вы мне стих подобрали — как вам показалось, подходящий, теперь я вам. Вы же не случайно мне Ронсара дали?

— Не совсем, — согласился он. — Надо жить, пока живется, и все делать в свое время — вот мораль. И тебе посылка.

— И у меня будет так же. Только в ваш адрес. И куда точнее вашего. Дю-Белле, — и Рене стала читать вслух:

— «Люблю свободу я, но словно раб служу, Двора не выношу, но стал-таки придворным…»

— Господи! — простонал экспансивный Морис едва ли не с суеверным ужасом. — Откуда она знает, что это мое любимое!

— «Притворства не терплю, но кланяюсь покорно, Нужна мне простота, о ней я лишь тужу! «Продолжайте, месье!

Морис глянул с обидой за «месье», но подчинился правилу:

— «Не жаден к деньгам я, но в скаредах хожу, Советы не нужны, но мне их шлют упорно, Мне дороги мечты, а мне их рушат вздорно, Ищу везде добро — пороки нахожу!»— и махнул рукой, расстроенный, а Рене продолжала торжествующе, будто праздновала победу над ним или уличала его в противоречии с собой и в душевной непоследовательности:

— «Болезнен телом я, но езжу день за днем.

Родился я для Муз, а вышел эконом.

Расчетов не люблю, но все на них же строю…» — и Морис продолжал: