История моего брата - [7]

– Убитая Арзу-ханым была вашей любовницей?

Теперь было ясно видно, как она взволнована тем, что, кажется, поймала настоящую сенсацию. Ей, единственной среди десятков журналистов, наводнивших Подиму, удалось найти любовника убитой женщины и разговорить его!

– Нет! – опустил я ее с небес на землю.

– Как это – нет?

– Мы не были любовниками с Арзу.

– Но вы же только что… – теперь она еще больше стала похожа на обиженную маленькую девочку. – Вы же только что сказали…

– Что я сказал?

Тут она взорвалась. Брови нахмурились, губы сердито поджались, она гневно посмотрела на меня и спросила:

– Мы что, с вами тут в игрушки играем, Ахмед-бей?

Как она была хороша! Эта девчонка, у которой каждую минуту менялось настроение и которая, очевидно, очень дорожила собственным достоинством, была очень интересным объектом для наблюдений. Самое странное, что с каждой минутой ее красота проступала ясней. Потому что выражения ее взгляда и лица постоянно менялись, как погода на Черном море.

– Нет! – громко сказал я. – Я не смеюсь над вами. Но вы задаете такие сбивчивые вопросы, на которые невозможно толком ответить. Садитесь, я угощу вас кофе. Давайте поговорим, спрашивайте, что хотите.

Теперь мне удалось пробить брешь в ее решимости. Гнев девчонки прошел. Она снова растерянно взглянула на меня и согласилась.

Затем я уговорил ее пройти в Комнату Ревности и присесть там на маленькое кресло и вскоре вернулся с двумя чашечками кофе. Она спросила, огорчает ли меня смерть Арзу. Я не ответил, потому что не знал, что сказать.

– Я поняла, – вздохнула она, – я так и предполагала.

Я не понял, что именно она поняла, но спрашивать не стал, да мне и не хотелось. Теперь она смотрела на меня так, как смотрят на неведомое создание – изучающе, немного пугливо, но по большей части с любопытством. Так смотрят на неизвестное насекомое.

Все в ней было очень красиво – и ее брови, и ее черные глаза, и черты ее лица, и ее плечи, и ее изящное упругое тело, но больше всего мое внимание привлекали ее губы. Я не могу сказать, что у меня особая страсть к губам, тем не менее мне кажется, что губы специально задумали в качестве инструмента, который помогает девушке выразить ее душевные терзания. Сейчас они ничего не выражали, но я был уверен, что выражение губ еще не раз поменяется за время нашего разговора.

Пока я ходил, девчонка извлекла из своей большой черной сумки цифровой диктофон. Ну такой, как сейчас делают – тонюсенький, металлического цвета.

– Я хочу задать вам несколько вопросов под запись. Конечно, если вы позволите, – сказала она.

– Конечно позволю. Но у меня есть одно условие.

– Какое условие?

– Я задам вам столько же вопросов, сколько вы мне.

– Но ведь это я беру у вас интервью.

– А разве, чтобы задать вопрос, нужно обязательно брать интервью?

– Нет, – сказала она. – Но задавать вопросы – это моя работа.

– Послушайте, перестаньте понапрасну спорить. Просто это – мое условие. Вы не обязаны давать ответы на те вопросы, которые вам не понравятся.

Я замолчал, она тоже замолчала. Мы смотрели друг на друга, стараясь, чтобы кто-то из нас первым отвел взгляд, как в игре в «гляделки». Правда, она не знала, что я способен играть в такую игру бесконечно. Я могу сидеть, как мумия, не мигая и не отводя взгляда, до последнего вздоха.

Через некоторое время она сдалась и, примирительно кивнув, нажала на кнопку диктофона. Прежде всего она спросила, кто я, почему живу в Подиме, чем занимаюсь, на что живу, откуда знал Арзу и ее мужа. Я обо всем рассказал, и был искренним.

2 Беседа о любви и ревности и проклятье знать свою судьбу

Рассказал я следующее:

– Я инженер, точнее говоря – в прошлом я был строительным инженером. Мне пятьдесят восемь лет. Считается, что наша семья родом из Стамбула. Это утверждение всегда казалось мне немножко глупым, потому что в нем таится некоторое хвастовство. Мы не византийцы, фамилия наша не Палеологи, а поэтому кто знает, откуда и когда мы приехали в этот город. Должно быть, уже прошло много времени с тех пор, как мы поселились в Стамбуле, так много, что мы забыли, кто первым приехал сюда. Поэтому не следует обвинять мою мать и отца, которых давно нет с нами.

– Ого, значит, оба ваших родителя умерли? – грустно переспросила она.

– Да, умерли, – кивнул я. – Жив только мой брат-близнец Мехмед.

– Ага, так значит, Ахмед и Мехмед. Какие замечательные имена для близнецов!

– Мне кажется, это самые подходящие имена для близнецов. Мать с отцом очень разумно поступили, назвав нас так, но вы видите, что в жизни невозможно все распланировать. Они не могли предположить, что умрут, не увидев, как подрастают их близнецы. И хорошо, что они этого не предполагали, не так ли? Что может быть страшнее знания своей судьбы? Вы только подумайте: если бы каждый знал день и час, когда ему предстоит умереть, как был бы труден обратный отсчет. Разве бы мы не воспринимали каждую прошедшую минуту как гвоздь в крышку гроба? Люди боятся откровенных ответов, разве не так? Особенно это касается ранних смертей. Если бы ангел смерти нашептал Арзу час ее убийства, пока она готовилась к роскошному приему, разве смогла бы она так весело и радостно встретить гостей? Каждый человек ждал бы своего последнего часа, как осужденный на смертную казнь – шесть часов десять минут, четыре часа двадцать три минуты, один час пятьдесят одна минута или ровно тридцать восемь минут. Вы знаете, как был наказан пастух, который забыл свое место и влюбился в богиню Луны?