История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби - [52]
Меня не волнует, принесет ли она уважение тех, кто полагает, будто знает меня, но не испытывает ко мне уважения, поскольку я не стану писать для них; однако я уверен, что она не вызовет презрения ко мне, ибо невозможно, чтобы склонный к размышлениям человек заслужил презрение, не догадываясь об этом; а я знаю, что не смогу жить, если меня сочтут достойным презрения. Если после смерти меня наградят девизом extinctus amabitur idem[108], я не прошу большего: nul ultra deos lacesso[109]. У меня будут знаменитые товарищи.
Еще два слова читателю, и я заканчиваю. Лоренцо, тупой стражник из Пьомби, рожденный, чтобы своей беспредельной глупостью облегчить мне побег, подобно тому как я был рожден для того, чтобы стать причиной его смерти, умер через несколько месяцев после моего побега в тюрьме трибунала, не знаю, какой смертью, хотя меня это мало волнует. Человек по имени Андреоли, который по собственной воле отпер мне ворота на верхней площадке лестницы Гигантов, солгал, заявив, будто я повалил его наземь, угрожая оружием.
Двенадцатого сентября 1774 года господин де Монти, консул Венецианской республики в Триесте, передал мне письмо от государственных инквизиторов, в котором они приказывали мне в месячный срок предстать перед circonspetto Бусинелло, их секретарем, чтобы тот сообщил мне их волеизъявление. Я не послушался тех, кто мне советовал не доверять им. Я прекрасно знал, что такое коварство невозможно. Величие и значимость трибунала вполне допускают проявление предательства, когда с его помощью мелкие сошки пытаются схватить виновного, но ни разу еще не случалось, чтобы трибунал осквернил святость доверия к нему, используя предательство непосредственно и самолично. Письмо, которое я получил в Триесте, было подлинной охранной грамотой, подписанной высокоуважаемым и весьма достопочтенным Франсуа Гримани, бывшим в ту пору государственным инквизитором, племянником того самого инквизитора, который царствовал во время моего побега, и дядей того самого Гримани, которого я встретил на службе в церкви и который отправил меня обедать с отшельниками.
Вместо того чтобы выжидать месяц, я отправился в Венецию меньше чем через сутки и предстал перед секретарем Бусинелло, братом того самого секретаря, который занимал этот пост восемнадцать лет назад. Как только я назвал ему мое имя, он обнял меня, усадил рядом, сказал, что я свободен и что мое помилование — это воздаяние мне за то опровержение написанной Амело де ла Уссе истории венецианского правительства, которое я издал в трех томах в формате ин-октаво[110] четыре года назад. Он сказал, что, совершив побег, я поступил дурно, поскольку, имей я чуть больше терпения, меня отпустили бы на свободу. Я ответил, что был уверен, что обречен на пожизненное заключение. Он возразил, что я не должен был так думать, ибо «мелкая провинность карается легким наказанием». Тут я его прервал и несколько эмоционально попросил сделать милость и сообщить мне, в чем же состояла моя провинность, ибо сам я так и не смог об этом догадаться. Мудрый circospetto вместо ответа лишь пристально на меня посмотрел, приложив указательный палец правой руки к губам, как на статуях египтянина Гарпократа[111] или святого Бруно[112], основателя картезианского ордена. О большем я и не просил. Я выразил господину секретарю признательность, на самом деле переполнявшую меня, и заверил его, что в дальнейшем трибуналу не придется раскаиваться в той милости, достойным которой они меня признали.
После этого визита я полностью сменил свой гардероб и с наслаждением принялся без опаски показываться во всем городе, где мое появление стало главной новостью дня. Я по очереди посетил троих благодетелей — государственных инквизиторов, которые очень мило меня принимали и в свою очередь приглашали обедать, чтобы услышать из первых уст замечательную историю о моем побеге, которую я поведал каждому без утайки и со всеми подробностями, известными моему читателю. Более длительные визиты я нанес трем патрициям, которых сумел расположить к себе, и, будучи неравнодушными к моей судьбе, они приложили много усилий, чтобы добиться моего помилования, и преуспели в этом. Первым был синьор Данд***, самый давний из моих покровителей, верный мне до последних минут своей жизни. Именно он сумел настроить в мою пользу синьора Ф. Гр***. Затем я от всего сердца приветствовал синьора П. Заг***, который в течение двух лет прилагал усилия, чтобы устранить все препятствия для моего возвращения на родину. Третьим, кого я посетил, был синьор кн. Л. Мор***, один из самых влиятельных людей Венеции, который убедил синьора Сагр*** подписать указ о моем помиловании тотчас же, как я обратился к нему с этой просьбой. Не знаю, то ли из любви к отечеству, то ли оттого, что самолюбие мое было удовлетворено, но этому возращению я обязан самыми прекрасными минутами в моей жизни: меня не заставляли искупать мои прегрешения, и об этом стало известно всем и каждому. Необычность полного помилования, дарованного мне суровым трибуналом, свидетельствовала в мою пользу. Этот великий независимый суд не мог сделать большего ни чтобы объявить о моей невиновности, ни чтобы убедить всю Европу в том, что я заслужил свое прощение. Все надеялись, что я смогу обрести достойное занятие, обеспечивающее мне существование; но все, кроме меня, ошибались. Любая должность, на которую трибунал своей безграничной властью мог меня назначить, выглядела бы как вознаграждение, а это было бы чересчур. Считали, что я наделен всеми талантами, какие присущи человеку для полного его самоудовлетворения, и такая оценка мне нравилась; и все-таки страдания, которые я претерпел за девять лет, были напрасны. Да, я не создан для Венеции, говорил я себе, или же Венеция не создана для меня, а может быть, и то и другое вместе. В этом двусмысленном положении одна серьезная неприятность пришла мне на помощь и послужила толчком к принятию решения. Я решил покинуть свое отечество, как оставляют любимый дом, жизнь в котором становится невыносимой из-за неприятного соседа, которого невозможно выселить. Теперь я нахожусь в Богемии, в замке Дукс, где, чтобы пребывать в мире и согласии со всеми соседями, достаточно воздерживаться от споров с ними, а это совсем не сложно.
